Жуть-2 - [104]

На следующий день он встал выспавшийся и полный сил. Не смог найти зубную щётку, хотя точно помнил, что помещал её на туалетную полку вчера. Время поджимало, и он почистил зубы пальцем. Позавтракал хлопьями и выскочил в холодное, затянутое сизым туманом, утро. Морось висела в воздухе, с пруда дул промозглый ветер, и деревья призывно качали спутанными ветвями.

Яркий мазок выделялся на влажном асфальте в полуметре от Рысеева. Он уставился, огорошенный, на зубную щётку, голубую, совсем, как его. Запрокинул голову, отыскал пятый этаж. Окна, естественно, были закрыты. Никто не швырялся из пустой квартиры приспособлениями гигиены. Мало ли в Москве голубых щёток?

В кинотеатр он прибыл за двадцать минут до начала рабочего дня. Показывали «Крым», «Кингсмана», «Оно». Рысеев проверял билеты и указывал зрителям их места. К вечеру ему казалось, что он пропах карамелью и выучил наизусть реплики Пеннивайза. Он был солидарен с Сомовым: работа — не бей лежачего. Но в будущем парень надеялся заиметь уютное кресло в каком-нибудь офисе. Всё же дипломированный бухгалтер.

Чемоданы, не распакованные с вчера, оказались перевёрнутыми, одежда вывалилась на ковёр.

— Как я так умудрился? — спросил он в тишине. И решил, что опрокинул своё добро, торопясь утром. Он убрал джинсы и свитера обратно в чемоданы, поужинал гречневой кашей и прыгнул на кровать с ноутбуком. От фильмов тошнило, он врубил музыкальные клипы и бесцельно скролил новостную ленту.

Надежды окрыляли, тревоги душили. Появится ли у него, лимиты, девушка тут? А деньги — будет их хватать? И мама — справится ли одна?..

Серая тень прошла в зоне расфокуса за монитором. Рысеев вздрогнул. Взор переместила на дверной проём. Свет из комнаты проникал в коридор, но не разгонял полумрак. Вешалка, увенчанная бейсболкой, напоминала огородное чучело. Крупные цветы на обоях собирались в гротескные фигуры.

«Глаза устали», — понял Рысеев.

Захлопнул ноут. Зевнул. Пора баиньки.

Он пробудился ночью, и резко сел. Комната вращалась, зыбко изгибались стены. Рысеев заморгал, пытаясь устаканить мир. В дверях, высокий, до притолоки, стоял человек, длинные руки были разведены в стороны, словно для объятий.

Рысеев потёр веки и выдохнул облегчённо. Это темнота слоится, сгущается и разжижается из-за тусклого мерцания за занавесками. В квартире нет никого.

И всё же что-то его разбудило. Звук, будто в коридоре ходили.

Или ползали.

Ругая себя за малодушие, Рысеев поковылял в ванну. Сквозняк обдувал икры. Тигр следил, прячась за бамбуковыми стеблями. Повинуясь порыву, парень подошёл к картинке и покрутил ручку, поцарапанный алюминиевый набалдашник. Заперто. Как иначе? Повеяло запахом мокрой шерсти, грязной псины. Рысеев отпрянул инстинктивно. Может забывчивый Митенька оставил в комнате продукты, и они испортились?

В ванной заворчали разбуянившиеся трубы. Рысеев поёжился и ругнулся.

Рабочий день подходил к концу. На экране отважные касл-рокские подростки уничтожали дьявольского клоуна. Рысеев рассеянно водил взором по залу, пока не упёрся в шевелящийся объект справа от себя. За последними возбуждённо перешёптывающимися рядами возвышалось нечто длинное и неправильное, силуэт с перекрученными лапами и вздымающейся грудной клеткой, огородное пугало, болотная коряга, трепещущее на октябрьском ветру дерево. Корпус фонарика скользил в мгновенно вспотевших пальцах. Луч ковырнул темноту.

— Да что со мной? — раздражённо поинтересовался Рысеев.

Вечером он брезгливо изучал собственные джинсы, распятые на постели буквой «V» и прижимал к уху мобильник. Ответили после седьмого гудка.

— Лидия Петровна? Это Геннадий, — он разгладил штанину механически, — вы были сегодня у меня?

— Нет, — щелчки в динамике, — Я предупреждаю о визите.

— В таком случае… — он замешкался.

— Что произошло?

— Я думаю, кто-то трогал мои вещи. Штаны вывернуты наизнанку. И кофты, хотя я не доставал их из чемодана. И уха съедена.

— Подожди, заенька, — раздалось в трубке, Рысеев не сразу понял, что фраза предназначена кому-то третьему. — Простите, моя внучка… Так что там съели, вы говорите? Вашу уху?

— Не мою. В холодильнике стояла кастрюля с прокисшей ухой. Её съели или вылили. Кастрюля пуста.

— Это невозможно, — судя по голосу, хозяйка улыбалась. — Ключи есть только у меня, у вас и у Митеньки.

— А Митенька не мог вернуться?

— Вы бы его увидели, так?

— Так, но…

— У вас ничего не пропало? Деньги, паспорт?

— Всё на месте.

— Должно быть, вы сами… — она кашлянула, — вылили суп, и забыли об этом.

— Уху, а не суп, — зачем-то исправил он.

Ему приснилась рыжеволосая девочка с лицом юной актрисы из экранизации Кинга. Они держались за руки, и Рысеев всё переживал, что его подружка несовершеннолетняя.

Утром комнату будто завесили паутиной. Тусклое солнце едва высвечивало чемоданы в углах. Парень мазнул ладонью по торсу, и взвился. На белой постели, на жёлтой майке отпечатались следы собачьих лап. Точно грязная дворняга наматывала круги, пока он дрых, а потом стояла всеми четырьмя культяпками на его груди и… и что? Нюхала его?

Дважды Рысеев оббежал квартиру, и оба раза утыкался в запертую комнату, в желтоглазого тигра.