Журнальная заметка - [2]

Не правда ли, что эти остроты очень злы и тонки? О, «Пчела» не любит шутить! Жаль только, что остроумный автор статейки немножко клевещет, то есть говорит неправду. В «Телескопе» не было ни одной рецензии, подписанной буквою; да и покуда год в нем всех рецензий было две, и под обеими ими стоит полная моя фамилия. В «Молве» все рецензии, за исключением весьма немногих, принадлежат тоже мне; сперва я под ними подписывался «-он – инский», а теперь «В. Б.»: неужели в этих «В. Б.» заключается вся русская азбука? Может быть, сотруднику «Пчелы» так померещилось: ведь у страха глаза велики. Все сказанное о неизвестных рыцарях, скрывающихся за русскою азбукою, скорее можно отнести к «Северной пчеле», где под всеми рецензиями, кроме писанных г. Булгариным и г. Скромненко, стоят буквы, только не всегда русские; Z встречается всего чаще.

Я никак не могу понять, что за ненависть питают некоторые литераторы к безыменным рецензиям? Какая нужда им до имени? Пройдет два-три года, и все рецензии, которыми наполняются все, без исключения, наши журналы, канут в Лету вместе с бессмертными творениями, на которые они пишутся. Если же то или другое творение истинно велико и бессмертно, то все-таки ему, а не рецензии, не критике на него, жить в веках. Конечно, есть люди, которые, написавши журнальную статейку, от души убеждены, что они сделали великое дело; так, как Иван Иванович, съевши дыню, бывал от души убежден, что он тоже свершил немаловажный подвиг. Я не принадлежу к числу таких людей и смотрю по-философски как на свои, так и на чужие журнальные труды, и потому не обращаю на имена никакого внимания. Конечно, рецензенты «Северной пчелы» почитают свои рецензии бессмертными произведениями ума человеческого и потому придают именам большую важность. У всякого свой взгляд на вещи!..

Второе обвинение на неизвестных рыцарей, или, лучше сказать, на меня, состоит в том, что я осмелился усомниться в существовании русской словесности[3]. «Напрасно, – говорит «Пчела», – возражал им ученый, остроумный критик в «Библиотеке для чтения»[4], что 12 000 русских книг, означенных в каталоге нашей книжной торговли, никак нельзя счесть за 12 000 голландских селедок и что поэтому можно несколько подозревать существование русской литературы. Нет ее! кричат рыцари и между тем сами беспрестанно повторяют: «наша словесность», «нашей словесности», «нашу словесность». Да о чем же вы кричите, господа? Неужто вы, по примеру знаменитого рыцаря печального образа, нападаете на какого-нибудь великана-невидимку?» Что на это отвечать? 12 000 книг! В самом деле, убедительное доказательство! И в числе этих книг, из классиков – Симеона Полоцкого, Кантемира, Тредьяковского, Сумарокова, Майкова, Хераскова, Петрова, Николева, Грузинцева, Майкова и пр., и пр.; а из романтиков – Орлова, Кузмичева, Сигова, А. П. Протопопова, Глхрва, Гурьянова и пр., и пр. И в числе этих же книг книги поваренные, о истреблении клопов и тараканов; и в числе этих же книг бесчисленное множество переводов… И потом, если изо всего этого останется NN 500 хороших книг, то сколько между ними будет условно хороших и сколько останется безусловно хороших?.. Но довольно об этом: мы не поймем друг друга. Я не умею определять достоинства литературы весом и счетом. Притом же я отвергаю существование русской литературы только под тем значением литературы, которое я ей даю, а под всеми другими значениями вполне убежден в ее существовании. Но в этом пункте мы еще менее поняли бы друг друга, и потому оставляю этот вопрос и обращаюсь к другим.

«Нет у нас словесности, да и критики нет! – повторяют хором рыцари. Помилуйте! А Полевой, а критик «Библиотеки для чтения»[5], а Булгарин, а Марлинский, а Шевырев… Неужели вы ничего не читали из их превосходных разборов?»[6]

Против этого я ничего не буду возражать. Замечу только: каков комплимент гг. Марлинскому и Шевыреву? А потом, каков комплимент г. Полевому? Да —

Не поздоровится от этаких похвал!{5}

«Давно ли знаменитый критик, краса московских рецензентов, алмаз «Молвы», А. или Б., не упомним (полно, правда ли! мне сдается, что очень помните!), совершенно уничтожил незаслуженную славу самозванца-писателя Марлинского и неопровержимо, наперекор всему свету доказал, что у Марлинского нет ни идей, ни ума, ни чувства, что у него только есть потуги чувства, ходульки остроумия, калейдоскопическая игра мишурных фраз. Напрасно ученый, глубокомысленный, снисходительный Ж. старался поощрить и поддержать возникающий, юный талант Марлинского. На Ж. напали остроумный В. и мудрый наш русский Гегель Д. и доказали, что А. совершенно прав». Я нарочно делаю такие длинные и точные выписки: дела говорят сами за себя, и когда ребенок бросается на взрослого человека с топором, то скорее всего может ранить самого себя этим тяжелым оружием, которое слишком ему не по силам. Остроумие вещь прекрасная; но усилие быть остроумным очень опасно для того, кто прикидывается остряком. Я никогда не отнимал у г. Марлинского ни идей, ни ума, потому что иногда встречаю в его сочинениях первые и всегда вижу много второго;