Журнал Виктора Франкенштейна - [84]

— Мне рассказывали о разгромленной Франции, — сказала Мэри, когда мы уселись в карету. — Казаки ничего не пощадили. Деревни сожжены, люди умоляют о куске хлеба. К тому же, auberges [36] грязны. Повсюду болезни. Помилуйте, Биши, Франция не та страна, что существует в вашем воображении.

— Таких мне вовек не найти, — парировал он. — Но я живу в непрестанной надежде.

Впятером мы удобно расположились в экипаже, где имелась и лесенка, ведущая к сиденью на крыше — на случай, если кто-либо из нас предпочел бы сидеть на свежем воздухе. Лиззи с Фредом усердно разыгрывали комедию: изображая безразличие, они ни разу не заговорили между собою, не бросили друг на дружку и взгляда. Фред сидел подле меня, у окна в углу кареты, глядя на пробегавшие мимо виды; Лиззи сидела рядом с Мэри, в противоположном углу, всецело погруженная в то же занятие. Ландшафт в этой части Голландии был довольно однообразен, лишь время от времени показывались поселение или деревня, словно принадлежавшие кисти ван Рейсдала — с тою лишь разницей, что эти поселения, все как одно, были грязны, неухожены и обветшалы. Я обратил на это внимание Биши, он же предпочел с восторгом беседовать об альпийских красотах, которые нам предстояло увидеть в конце нашего путешествия.

— Человечеству необходимы величие и одиночество, — говорил он. — Не эти мирные пастбища.

— Покой — немалое преимущество, — отвечал я.

— Это покой упадка. Дух времени сменился. Нынче его носитель — тот герой, та одинокая душа, что бесстрашно глядит в лицо своей судьбе.

Тут он принялся цитировать строки из собственного стихотворения. Мы проезжали через какую-то голландскую деревушку, а он тем временем, высунувшись из окна кареты, декламировал:

Не двигаясь, не слыша и не видя,

Я вся жила присутствием его,

Он в кровь мою вошел, со мной смешался.

И он был — мной, и жизнь его — моей [37].

Путешествие наше продолжалось; миновав Голландию, мы наконец поехали вверх по дороге, ведущей в Кельн. Тут, ближе к Эйфельским горам, воздух становился свежее и глаз радовали новые виды, луга и леса. Мне с детской поры знакомы можжевельник и бук, однако я никогда прежде не видел их в таком изобилии; были здесь и большие обнаженные каменные пласты, что определенно свидетельствовало о приближении гор. В Кельне мы остановились передохнуть на небольшом постоялом дворе неподалеку от главной площади.

— В собор я не пойду, — объявил Биши. — Я испытываю отвращение к соборам. Они памятники страданиям и прихотям. Они дань суеверию. Места холодные, мрачные.

— Мы прогуляемся вместе по рынкам, — отвечала Мэри. — Вас ведь не расстроит вид народного процветания.

— Отнюдь. Торговля — превосходное средство для единения, к которому в один прекрасный день придет человечество. Это великое благо.

Итак, на следующее утро мы отправились на экскурсию по торговым районам Кельна, прилежащим к реке. Старые дома купцов напомнили мне о Женеве, и меня охватило горячее желание вернуться на родину. Потому, когда Биши предложил нанять судно и доплыть по Рейну до Страсбурга, я охотно согласился. Оттуда мы намеревались доехать в экипаже до самой Женевы.

Тут пригодился мой родной язык — я торговался с капитаном баржи. Главное его занятие было перевозить ткани с востока на рынки Кельна и других мест, теперь же он, доставив большой груз, намеревался возвратиться в Страсбург. Путь наш туда пролегал через Майнц и Манхайм. Мы запаслись холодной провизией и хорошенько подготовились к поездке, которая обещала занять несколько дней. Когда мы отплывали от кельнского причала, Мэри была в прекрасном расположении духа.

— Полагают, — сказала она, — что в некую отдаленную эпоху Рейн и Темза были соединены. Они образовывали единую могучую реку.

— Такова теория Томаса Бернета, — ответил Биши. — Разве возможно это доказать?

— Поэтам, Биши, доказательства не нужны. Вы сами то и дело прославляете силу воображения, интуиции.

— Верно, милая. Объявляю эту реку Темзой. Мы проплываем Оксфорд по пути к Ричмонду и Тауэру!

Нашему продвижению по Рейну ничто не мешало. Должен признаться, меня восхищали виды: вдоль некоторых участков реки тянулись обширные виноградники и пологие холмы, хранившие достоинства неяркой природы. За ними, однако, последовали суровые горы, утесы и обрывы, а среди скал и потоков возвышались замки.

— Вот неприкрытый образ тирании, — произнес, указывая на один из них, Биши. — Каждый камень полит кровью. Этот замок построен на страдании.

Пока мы плыли, Мэри сидела на носу лодки, с интересом глядя вперед.

— Дух этого места, Биши, куда дружелюбнее, чем вам представляется, — сказала она. — Он ближе к духу человечества. Разве вы не видите? Это куда гармоничнее тех горных пиков и пропастей, о которых вы столь высокого мнения! В этом ландшафте есть что-то от человеческого духа.

— Извиняюсь, мисс, да только у вас волосы распустились. — Это заговорила Лиззи, сидевшая в середине. — Коли желаете, я вам поправлю.

— Нет, Лиззи. В открытой лодке мы свободны.

— Так ведь растреплются — страсть, — отвечала девушка.

Биши рассмеялся.

— Будь любезна, Лиззи, займись-ка внешностью хозяйки. Она теперь женщина замужняя.