Журбины - [51]

— Может, и верно, переселиться нам, Илюша, за реку? — сказала Агафья Карповна Илье Матвеевичу. — Новую-то квартиру давно ведь сулят.

— Не о том думаешь, Агаша, — ответил Илья Матвеевич. — Не о квартирах, о человеке думать надо. Про невесту говорю. Как у них с Алексеем дела-то? Прочно? На то ты и мать, чтобы разобраться.

— А чего мне разбираться! Катя — девушка скромная, умная. Дочка учительницы. Маргарита Степановна всех наших ребят учила.

— Опять не про то говоришь! Сам знаю и Катерину, и ее мамашу. Ну, а Алексей, Алексей?

— Ты его отец, ты и гляди.

— Тьфу тебя, Агафья! Крутишь вокруг да около!

— Не пойму, чего от меня хочешь.

— Полного знания обстоятельств, вот чего. Мне в эти дела вникать времени нету. Ты вникай. Серьезно ли у них, обоюдно, согласно? Или так — кружение головы? Пойдет разлад в семье…

— Вот и надо в общей квартире жить, а не делиться. Чтоб разладов не было.

— Не спасенье, — сказал Илья Матвеевич. — На такую роту, как у нас, не квартира — целый этаж понадобится. Только с места тронься — полный развал произойдет. Кто на первом этаже жить будет, а кто на пятом. А еще, гляди, и в разных домах.

— Советуй тогда сам. Дело не шуточное.

— Не шуточное, — значит, и говорить о нем по-серьезному надо. Я считаю так: пусть он один туда, за реку, переселяется. Стребуем квартиру — стахановец, все такое! Дадут!

— Родное дитя из дома гоним…

Всегда твердый, непреклонный, Илья Матвеевич не нашел тут что ответить, не возразил. Сидели оба, поглядывали друг на друга. Тридцать с лишним лет радовались они тому, как растут вширь Журбины, ревниво держали возле себя своих детей.

— Такая штука жизнь, Агаша. — Илья Матвеевич заговорил нарочито грубо, чтобы не поддаваться сердечным чувствам. — Дело родителей — вырастить ребят, поставить их на путь, а ходить по этому пути — пускай сами ходят. Трудно иначе, да и неправильно. Остановится жизнь, если ребята до старости за родительские штаны-юбки держаться будут.

— Не то, Илья, говоришь. Кто держится? Витя? Антоша? Костя?

— Не то, ну и ладно! — Илья Матвеевич сам знал, что высказывания его неубедительны, и рассердился.

Отцовская мысль об отдельной квартире дошла до Алексея. У него не возникло сомнений и колебаний, как у родителей. Алексею важно было устроить свою жизнь, а где это будет — под родительской ли кровлей, под иной — не все ли равно в конце-то концов. Под иной — еще и лучше. Стремления детей и родителей расходятся. Родители готовы на что угодно, лишь бы дети всегда оставались с ними, а дети всегда рвутся в самостоятельный полет. В семье Журбиных сложилась традиция не покидать родительского крова: под ним хватало места всем и никто никого не принуждал поступать против воли. По этой нерушимой традиции и Алексей, пожалуй, не стал бы раздумывать об уходе из семьи. С милой, как известно, рай и в шалаше, и если в доме не было свободных комнат, то еще были кладовушки и чуланчики, которые после небольших переустройств шалаш-то, во всяком случае, вполне бы заменили.

Нет, сам Алексей не помышлял об отдельной квартире. Эту мысль высказал отец, а высказанная, она запала и в голову Алексея. На квартиру он не надеялся, хотя бы комнату дали, и то хорошо. С чего только начинать хлопоты? Алексей решил посоветоваться с дядей Васей. Как член завкома, дядя Вася такие дела должен знать.

— Возможности есть, — сказал Василий Матвеевич. — Два новых дома заселяем. Видал, напротив клуба? Что ж, подавай заявление, мотивируй просьбу. Если достоин — дадим, не достоин — не дадим. Арифметика простая. А ты как думал? Каждому жениху — квартирка на блюдечке? Жених, понятно, в социалистическом обществе — фигура достойная. Порядочного жениха у нас уважают. Но именно порядочного. Кроме загсовской бумажки, товарищ жених, будь любезен еще и трудовые показатели на стол положить. А ты, Алешка, сказать прямо, за последнее время показателями не сверкаешь. Жениховство тебя сбило с толку или что? Разговор даже был, не снять ли твою личность с доски Почета?

— Не понимаю, чего вы так взъелись, дядя Вася, — ответил Алексей.

— Как — чего! Привыкли к тому, что у Журбина-младшего выработка всегда не меньше двухсот. А тут глядим: и сто восемьдесят, и сто сорок…

— Поставьте компрессорную на ремонт. На таком давлении она мой молоток не обеспечивает.

— Алешка, кто тебя учил клепке?

— Вы, дядя Вася. Что из этого?

— А я учил тебя хныкать?

— Никто и не хнычет.

— Ну захнычешь еще, погоди! — Василий Матвеевич расстегнул пуговку тугого воротничка. — Куда ты подашься, когда клепку сваркой заменят?

Задумались оба. Вот жизнь пошла, — не только методы труда, целые профессии отмирают или до того меняются, даже не угадаешь, что это такое. Кузнец в корпусной — разве он кузнец? Помнил Василий Матвеевич прежних кузнецов: грудь — наковальня, руки — клещи, рванет молотом — стены дрожат. А теперь? Человек как человек, телосложения обыкновенного, при галстуке. Дай ему кувалду в руки, он и знать не будет, что с ней, с дурой, делать. Кузнец стал машинистом при паровом или гидравлическом молоте. Со всеми профессиями это случилось. Все меньше и меньше они нуждаются в физической силе рабочего и все большего требуют от него ума.