Журбины - [40]

Лида это видела; видела, что жизнь ее с Виктором не ладится; на беду еще и детей больше нет. Может быть, и в самом деле надо было пойти тогда на завод? А теперь?.. Куда же теперь, когда вот-вот ей тридцать стукнет. С годами она как-то свыклась со своим тусклым существованием. Вениамин Семенович растревожил ее, разворошил старое. Вот она сидела теперь в палисаднике под окном и старалась уловить, о чем там говорят Виктор и молоденькая инженерша. Но слышала только голос Скобелева.

— Да это же просто, товарищи! — восклицал Скобелев бодро. — Редуктор, редуктор! При посредстве редуктора изменим число ваших оборотов. В чем дело? Смотрите сюда…

3

Очень походило на то, что Скобелев увлекся работой над станком Виктора. Он являлся к Журбиным каждый вечер, с его помощью удалось найти место на станке и для фрезы, и даже для токарного приспособления. Он умел рассуждать стройно, логично, последовательно, без сумбурных, быстро сменяющихся Зининых восторгов и сомнений, без длительных раздумий Виктора. Скобелев оказался таким ценным помощником, что Зина уже готова была примириться с отрицательными чертами его характера; Виктор, который Скобелева раньше не знал, был просто от души ему благодарен.

Бывая у Журбиных, Зина подружилась с Тоней. В минуту откровенности Тоня рассказала ей со всеми подробностями об Игоре Червенкове, о его насмешливом «да?», об улыбочке.

— Тонечка! — рассмеялась Зина. — Какая же вы еще девочка! Какой вздор вы придумали!

— Вздор? — Тоня хмурилась, не разделяя Зининого веселья. — Почему же тогда он больше не приходит?

— Придет.

И в самом деле, Игорь вскоре пришел.

— Илья Матвеевич дома? — спросил он, едва было покончено с формальностями, какими Тоня облекла процедуру его знакомства с Зиной.

— Дома, но читает газету. Тш-ш!.. Он не любит, когда ему в это время мешают.

Тоня смотрела на Игоря сияющими глазами. Куда только подевались все ее сомнения, мысли о том, что Игорь стал ей безразличен и неинтересен! А он, озабоченный, деловитый, смело, несмотря на предостережение, направился в комнату, где после обеда отдыхал глава семьи.

— Илья Матвеевич, — сказал Игорь, — простите, пожалуйста, что мешаю. Я принес вам формулы расчетов.

— Каких расчетов? — Илья Матвеевич отложил газету, поднял очки на лоб.

— Помните, вы тут разговаривали о дополнительной обшивке?

— Помню.

— Ну вот, все готово, по этим формулам можно переносить места отверстий с днища на дополнительные листы.

— Покажи, покажи!

Илья Матвеевич долго рассматривал тетрадку, которую ему подал Игорь, длинные ряды алгебраических знаков и цифр, сказал:

— В математике я, конечно, слабоват. А что касается обшивки, Антон Ильич все нам рассчитал. Уже клепаем. Но, в общем, спасибо, парень. Кораблестроитель из тебя выйдет, поверь слову. Зацепило тебя за душу наше дело. С кем же ты решал эти формулы? Один или как?

— Один, — ответил Игорь упавшим голосом. Его удручало то, что он опоздал, что обошлись без него, без его помощи. А ему так хотелось помочь Илье Матвеевичу!

В этот вечер в палисаднике Журбиных было еще шумнее, чем в день рождения Сашки. Началось с того, что Зина, Тоня и Игорь затеяли игру в камешки. Игра эта испокон веков считалась девчоночьей, но ни Зина, ни Тоня не могли тягаться с Игорем. Он мог и в щелканцы, когда камешки непременно должны щелкнуть друг о друга, и в молканцы, когда они щелкать не должны, и кучками, и россыпью, — как угодно. Круглые, гладкие, они словно сами липли к его рукам, ни один не пролетал мимо ладоней.

Отдав Сашку Агафье Карповне, присоединилась к молодым и Дуняшка. Уже смеркалось, играть в камешки стало трудно. Дуняшка предложила спеть. Игорь отнекивался, говорил, что в школе по пению у него всегда были двойки; праздник — если тройка с минусом. Но когда Дуняшка затянула да подхватили Тоня с Зиной, он тоже принялся басить — не совсем в лад. Ему прощали.

Вышел на песню дед Матвей, вынес венский стул, уселся напротив певцов, слушал. Вдруг сказал:

— Да… пела одна девка деревенская, а ей жук в рот влетел. Проглотила, дура, с перепугу. Резали.

Высказывание было до того странное, что от неожиданности все замолчали.

— Чего вы? — спросил дед Матвей. — Пойте. Я это к примеру. Поглядел, летучие мыши вьются, подумал — а ну кому в волосы брякнет. Про жука и вспомнил.

— Что ты, дедушка, страхи какие разводишь! Убежим, — сказала Тоня.

— Сидите, сам с вами спою.

Он шевельнул бородой, но не запел, а закашлялся. Потом заговорил:

— Каждый поет по своей причине. Женщины — те от легкости мысли. Мужчины — от хмеля. А что такое хмель? Хмель, он — молодость. Молодой всегда как во хмелю, возраст ему в голову шибает. А старый за молодостью в бутылку лезет, хватит стаканчик — помолодел. Поет. Не поняли? Ну вас!

Вынесла стул и Лида, села возле деда Матвея. Вышла с Сашкой на руках Агафья Карповна. Налег на подоконник, выглядывая из дому, Илья Матвеевич.

— Витя! — Тоня постучала в окно. — Вышел бы и ты, сыграл бы… Смотри, какой самодеятельный ансамбль собрался!

Виктору, занятому своим станком, было не до игры, но разве откажешь, когда люди просят музыки, которую он сам очень любит. Вышел на крыльцо с мандолиной. Тоня уступила ему место на скамейке, встала рядом с Игорем. Виктор сел между Зиной и Дуняшкой и заиграл. Ни Зина, ни Игорь не знали песни, которую все — и Илья Матвеевич и Агафья Карповна — запели под мандолину: