Лорд вернулся очень довольный и лег, вывалив язык, похожий на большой пласт свежеотрезанной ветчины. Мы молчали.
Перед выходом в поле Лорд еще выше, чем обычно, задрал голову, потянул и словно на цыпочках подошел к межевой канаве. Подкрался и замер. Как он был хорош! Большой, каменно-неподвижный, с рыжими бликами солнца на атласной шкуре.
Вот мы и рядом. Легкая дрожь пробежала по спине собаки, и Лорд ринулся вперед.
— Даун! Даун, я тебе говорю…
Куда там! Тетеревята спасались, как могли, матка, припадая над травой, едва уворачивалась от наседавшего пса.
— Он поймает ее, — сказал я.
— Нет, — сказал брат, — вязок, но не поимист.
Брат в эти дни читал «Записки мелкотравчатого» и бредил псовой охотой.
Отец не сказал ни слова — он был искренне огорчен.
Дома дядя Лёна выслушал нас и схватился за голову. Он даже застонал тихонько:
— …Я забыл тебя предупредить. В Петергофе все старшие егери-натасчики были французы, их специально из Парижа выписывали. А ты — даун… Ты бы еще по-чухонски скомандовал… Хуже бы не было. Ведь Лорд по-английски ни слова, не понимает. Ни слова! Для него это пустой звук. Надо: тубо, пиль, куш. Вот как.
Отец был сконфужен.
Однако французский язык не помог. Лорд становился, поджидал нас и прыгал. Мы выкрикивали сложное, похожее на заклинание «куштубодаун», прибавляли и другие слова. А Лорд? Лорд гнал горячо и самозабвенно, пока не терял добычу из виду. Впрочем, скоро выяснилось, для зайца он допускал исключение: упустив косого из виду, Лорд продолжал гнать следом, по чутью, сопровождая это недозволенное занятие визгливым лаем. Тогда надо было уходить домой — зайца он гонял упорно и настойчиво.
В субботу, как всегда, приехал дядя Лёна. Он выслушал нашу печальную повесть, но не приуныл. Снисходительно улыбнулся и коротко пояснил:
— Чок-корда и настойчивость! Займусь сам!
Мы приободрились. Не говоря уже о нас, молодых, даже по сравнению с отцом дядя Лёна был охотником экстра-класса. С детских лет мы помнили его замечательные высокие сапоги, шитые на бычьем пузыре и перетянутые двумя ремешками — под коленом и на подъеме; знаменитый медный рог, змеившийся двумя поворотами на медвежьей шкуре в кабинете дядюшки; Дуная и Вислу — смычок русских гончих, с глазами хмурыми, как утро позднего листопада. Да, дядя Лёна был величайший охотник, артист своего дела, и, если он брался исправить Лорда, успех был обеспечен.
Свежим воскресным утром мы все четверо отправились на болото — на открытом месте удобнее работать с чок-кордой — длинной прочной веревкой. Легкий ветерок согнал остатки тумана. Взошло солнце.
Впереди, уверенно преодолевая мочажины и залитые водой канавы, бодро вышагивали прославленные, перетянутые двумя ремешками сапоги, а их хозяин, маленький, полный, окрученный кольцами веревки, с грозной ременной плеткой за поясом, мурлыкал в длиннейшие черные усы какой-то военный марш.
— Подержите-ка собаку, — приказал дядя, разматывая с себя чок-корду. — Так… Тридцать метров довольно. Теперь петля. Смотрите какая — глухая, а не удавкой. Другой конец к поясу, на всякий случай. Всё. Пускайте. Да тише ты! Вот прет! Не собака, а локомотив.
Лорд мотался на чок-корде, как маятник огромных часов, дергаясь на поворотах и прибавляя ход на прямой. Стойка у ржавого мочажка нас не удивила — там постоянно держались бекасы.
Забыв про чок-корду, дядя Лёна двинулся к недвижной собаке. Старый бекас не выдержал подхода, смачно чмокнул и потянул низом. Лорд прянул и кинулся за птицей. Дядя Лёна схватил убегающую веревку, и вскрикнув, выпустил из рук. Не успел он взглянуть на обожженную ладонь, как страшный толчок свалил его с ног. Увязая выше локтей в болотной жиже, дядя попытался встать, но… еще рывок, и он опять сброшен, на этот раз уже на спину. Мы мчались на помощь.
Стряхивая с усов липкую зелень, дядя бормотал что-то о проклятой скотине, о шкуре, которую нужно спустить немедленно, и еще что-то.
Здесь я на минуту опущу занавес — я против битья собак, но досада дядюшки была большая и законная, а Лорд не рассчитывал, что он накрепко привязан к поясу ведущего.
— Теперь он подумает, гнать или не гнать, — отдуваясь, заявил дядя Лёна. — Где тут еще есть бекасы?
— Правее, в кустах перед мшагой, — показал отец. — Только не привязывай ты этого черта к поясу, лучше привяжи что-нибудь к чок-корде.
— Прекрасная мысль! Ребята, срежьте-ка мне эту елку. Да не ту, а рядом, погуще и привяжите к чок-корде. За вершину, она у нас ершом пойдет, как якорь.
Елка не понравилась Лорду. Он останавливался, озирался, но потом привык и принялся таскать ее довольно бойко.
Стойка у можжевелового куста была, как всегда, крепкой. С легким шелестом выкатился большой русак и зачастил к болоту. Лорд взвизгнул и кинулся вслед. Дядя не успел наступить на веревку, елка чиркнула ему по крестцу и помчалась, подпрыгивая на кочках. Дальше все пошло, как обычно, — заяц, за ним смерч из мокрой собаки, водяных брызг и бешеной елки. Через минуту все скрылось из глаз, а через полчаса басовитый вой Лорда привел нас к раздвоенной сосенке, где наглухо застрял обмызганный остаток елки.
Невеселым было возвращение домой. Отец окончательно расстроился. Мы, по молодости лет, глупо хихикали. А дядя Лёна? Он был молчалив и сосредоточен, как полководец накануне боя — тяжелого, но не безнадежного, о чем говорила улыбка, иногда пробегавшая по довольно мрачному его лицу. Перед самым домом он остановился и сказал:
