Журавли покидают гнезда - [63]

Эсуги с неприязнью глянула на трубку. Сладкий запах дыма, исходящий от нее, был знаком ей. Но мужчина не вызывал в ней жалости, наоборот, высохшим черным лицом и впалой грудью он наводил страх.

— Пойдем отсюда, Юсэк, — с трудом вымолвила она, задыхаясь.

Юсэк взял ее под руку и, выведя на улицу, усадил в коляску. Он не решался покинуть фанзу, даже боялся этого и благодарил судьбу за то, что встретился добрый старик. По крайней мере, есть крыша и люди — помогут чем-то. Эсуги же, наоборот, хотела уйти отсюда немедленно, не объясняя причины. Юсэк сдался.

Он шел нехотя, то и дело оборачиваясь на Эсуги, сидевшую в коляске. На лице и в глазах ее не было того болезненного выражения тоски, которое всегда настораживало и пугало его. Добравшись до лесной дороги, Юсэк остановился, пытливо поглядев на нее.

— Он тоже умрет, — тихо прошептала Эсуги.

— О ком ты? Кто умрет?

— Этот дяденька.

— С чего ты это взяла?

— Умрет он, — повторила Эсуги. — Моя омони тоже не хотела жить и курила.

— Так вот ты о чем. Твоя омони очень хотела жить, но ее отравили…

— Не знаешь ты ничего. Она из-за меня страдала. Лучше бы и я тогда уехала с сестренкой. Омони не надо было бы заботиться обо мне, и она не попала бы в кабалу к Хэ Пхари. Я это позже поняла.

— Неправда. Ей не стало бы от этого легче, — возразил Юсэк. — Никогда мать не будет счастлива, потеряв детей. А потом… неизвестно, как сложилась бы твоя жизнь в Японии.

— Не обо мне речь. Мне и сейчас не лучше. — Сойдя с коляски, Эсуги молча пошла от него.

На этот раз Юсэк не кинулся за ней сразу: он был очень изнурен и жил ожиданием чего-то страшного и неизбежного. Он с детства знал, что тлеющий уголек рано или поздно вспыхнет. Она шла от него, едва держась на слабых ногах. Юсэк догнал ее, обнял, хотел что-то сказать, но она оттолкнула его и, сделав несколько шагов, упала.

— Что мне делать с тобой, Эсуги? — с отчаянием сказал он.

Он гладил ее лицо, прижимался губами к ее похолодевшим рукам, растерянно озирался по сторонам.

Старик китаец помог Юсэку занести Эсуги в фанзу и уложить на циновку. Бегло осмотрев ее, он сказал, что у девушки обморок и что она скоро придет в себя.

— Вот об этом я и говорил, — произнес Тыкчен. — А вы, кажется, обиделись и ушли. Одумайся, парень, загубишь ты себя и свою девушку. Знай — богатством можно поделиться, горем — нет. Не нужно твое горе русским. У них сейчас своего хватает. И еще запомни: самый плохой родственник лучше хорошего товарища.

— У нее нет родных, — сказал Юсэк.

Тыкчен перевел взгляд на Эсуги и застыл в молчании.

— Красивая она у тебя, — заметил он с грустью. — Моя тоже красивая… была.

— А что с нею стало? — спросил Юсэк.

— Не надо тебе об этом знать, — сказал Тыкчен и, прихватив с собой трубку, поспешно удалился.

Потревоженная его шагами, Эсуги шевельнулась и тихо позвала Юсэка.

— Я здесь, Эсуги, здесь. — Юсэк наклонился к ней и, увидев живое выражение глаз, радостно зашептал: — Ты лежи, отдохни еще. Ты просто устала. Видишь — тебе лучше. Тебе будет еще лучше, потому что я очень хочу этого.

— А где мы? Это еще не Россия?

— Осталось совсем мало. А сейчас мы у хороших людей. Ты голодна, тебе надо поесть. Я сейчас! — Он кинулся к коляске и тотчас же вернулся с узелком.

Стараясь угодить Юсэку, Эсуги присела, взяла ломтик лепешки и сделала вид, что ест. Заметив, что и он создает такую же видимость, улыбнулась. От нахлынувшей радости Юсэк расцвел. Он глядел на нее с таким же трепетом, как и тогда, когда она, сбежав от Хэ Пхари, пришла к нему в лачугу. Сейчас он не хотел думать о том, сколько еще времени она пролежит в этой прокопченной ядовитым дымом фанзе, сколько бессонных ночей ему еще предстоит коротать, не смея отойти ни на шаг от нее.

Старик был не по годам подвижен и проявлял трогательную заботу к Эсуги. Днем уходил к родственникам, чтобы поживиться у них какой-нибудь едой для своих юных постояльцев, а вечером занимал их рассказами, которых ни Эсуги, ни Юсэк не понимали. Но как всякому старому человеку, ему нравилось, что они слушали его с подчеркнутым вниманием. И только в полночь, когда сон одолевал Эсуги и Юсэка, он тихо, боясь разбудить их, уходил на свою половину. Теперь, узнав поближе его, Юсэк проникся к нему уважением и ругал себя за то, что плохо думал о китайцах. Он благодарил судьбу, столкнувшую его и на этот раз с добрым человеком. Да и соседи здесь были более учтивыми, чем те, что окружали семью Сонима. Они то и дело наведывались к больной, непременно принося с собой гостинцы, которые очень нравились ей.

Эсуги вскоре поднялась на ноги. Однако Юсэк не спешил пускаться в путь. До границы не было больше ни одного поселения, только непроходимая тайга, топи и глубокие овраги. Юсэк не мог, не хотел больше рисковать. Люди здесь добрые, покладистые, в обиду не дадут. Порой приходила мысль остаться здесь навсегда. Но через несколько дней, когда Юсэк и Эсуги вместе со стариком сели завтракать, вошел Тыкчен. Опустив свою торбу возле порога и сняв тужурку и обувь, он сел за столик. Внимательно поглядев на Эсуги, сказал:

— Вижу — отошла. Расцвела, как маковка. — И, отхлебнув чаю из чашки, придвинутой к нему стариком, справился: — Вы еще не передумали идти в Россию?