Журавли покидают гнезда - [58]

Как и следовало ожидать, Игнату предстояла неприятная встреча с Мартыновым. Он стоял возле штаба, грозно опершись руками на рукоятку шашки. Свернуть куда-нибудь в сторону уже было поздно, и Игнат вынужден был направить лошадь к командиру.

— Где же это вы, партизаны, катаетесь? — спросил Мартынов, сурово оглядев обоих.

— Мы тут рядом, — сказал Игнат, сползая с разгоряченного коня.

— Где же это?

— К озеру ездили… на рыбок поглядеть.

— Так вот — за самовольную отлучку ты лишаешься коня на двое суток. А за обман еще на трое суток.

Виновато опустив голову, Игнат покосился на Бонсека. Пять суток без Серого он как-нибудь мог стерпеть, а как быть с Бонсеком? Ведь на завтра условились поехать к деду Ване. «И зачем только нужно было обманывать?» — пожалел Игнат и почувствовал, как от стыда запылали щеки и уши. А что делать, если дядя Петро запретил ему удаляться дальше озера, остерегаясь встречи с бандитами. Теперь будет стыдно и перед дедом Ваней, которого он с таким трудом уговорил дать лодку. Что он подумает?

— Ты меня понял? — перебил его размышления Мартынов. — А губы прижми, не то их комары съедят.

— Ага, — промычал Игнат и, отдав лошадь Перфильеву, последовал за Мартыновым к своей избе.

Обманывать, конечно, плохо, но ведь он, Игнат, не во вред кому-то поступил так, а, наоборот, хотел помочь людям. И вот, выходит, за добро он наказан и разлучен со своим другом Серым на целых пять дней! Разве это справедливо?

— Ты что это, партизан, отстал? — не оглядываясь, спросил Мартынов. — Запрет был наложен на коня, а говорить со мной запрета не было. Так что не маршируй в одну шеренгу, а иди рядом по флангу.

— А я не могу тебя догнать, — попытался оправдаться Игнат. — У тебя ноги длинные, а у меня короткие.

— Ты на ноги не кивай. Ноги тут ни при чем. Характер у тебя поганый, — сказал Мартынов, поджидая Игната.

— А у тебя, думаешь, лучше? — пробурчал Игнат, вышагивая теперь рядом с Мартыном. — Сразу на пять дней наказал. Мог бы для начала на один.

— Дисциплина — дело железное. Хоть плачь, а наказать обязан. Ты полагаешь, Мартынову будет легче, если и тебя, как Егора, уделают? Поэтому извини, ежели что не так.

— Конечно — прощу, — уступил Игнат и вдруг спросил: — А как ты узнал, что мы не к озеру ездили?

— Серый признался.

— Ну уж ты скажешь…

— Ты, поди, видел, как он пеной плевался. А она от малого бега у лошадей изо рта не брызгает. Наездник ты, конечно, что надо, а вот смекалки пока небогато.

— Малый еще, — согласился Игнат. — Когда доживу до твоих лет, тогда уж ты меня не словишь.

— А ты собираешься еще меня обманывать?

— Нет, конечно… Но только если очень потребуется.

Пряча улыбку, Мартынов ускорил шаг.

Дома Игнат не сдержался и подробно рассказал о том, где был и зачем ездил. Мартынов пообещал помочь Бонсеку. А за признание — снял два дня ареста.

2

Эсуги поправлялась медленно. Вглядываясь в ее худое и все еще бледное лицо, Юсэк сравнивал ее с веточкой могынхва, срезанной для пересадки на благодатную землю. А она вдруг стала увядать. С тех пор как ушли друзья, прошло много дней. Все это время Юсэк не отходил от Эсуги. Велика была его радость, когда однажды, придя из лесу, где он помогал Сониму заготавливать дрова, увидел ее во дворе.

— Наконец-то! — не веря своим глазам, проговорил Юсэк, крепко придерживая ее.

— Я могу уже ходить! — похвасталась она. — Какое это счастье! — И, словно впервые вставший на ноги ребенок, покачиваясь и балансируя руками, пошла по двору, но вдруг споткнулась и упала.

Подскочив к ней, Юсэк помог подняться.

— Ты ушиблась?

— Нет, нет, мне совсем не больно, — сказала она, скрывая огорчение.

— Это у тебя от слабости, скоро пройдет, — поспешил он утешить ее, уводя под руку в фанзу.

«Нет, не окрепла она еще, — с горечью думал Юсэк. — Что с ней?» Лекарь тоже не мог что-либо ответить вразумительное и лишь утверждал, что ее болезнь вызвана нервным потрясением. Конечно, все случившееся с нею не прошло бесследно, но исцелится ли она от этой болезни навсегда? Сомнения приходили к нему ночами, когда Эсуги металась в бреду, звала омони, вновь не узнавала его и, пугаясь, таращила на Юсэка безумные глаза. Лишь под утро, скованная слабостью, она засыпала. Тогда, глядя в ее неподвижное лицо, он с трудом верил, что какой-нибудь час назад нежное, прекрасное лицо Эсуги могло наводить на него страх.

Каждый день Юсэк с ужасом ожидал приближения ночи. Но постепенно припадки стали ослабевать и наконец прекратились. Теперь Юсэк мог и подремать ночью или занять ее разговорами, мог отлучаться на какое-то время, чтобы помочь Сониму. А когда возвращался, то непременно заставал ее веселой и бодрой.

Эсуги приходила в себя. Она уже могла ходить без посторонней помощи. Ее выздоровлению обрадовались все: и хозяйка, и Соним, и лекарь. Но счастливее всех был Юсэк.

Теперь он часто поглядывал на север, глубоко веря, что в скором времени увидится с дорогим ему учителем Иром.

Однажды, когда он вернулся с вязанкой хвороста к фанзе, Эсуги его не встретила. Вбежав в ее комнатушку, он увидел аккуратно прибранную постель на циновке, лежащее на ней платье, подаренное хозяйкой. Хозяйка сказала, что Эсуги ушла еще утром. Юсэк обошел все дворы и фанзы соседей, побежал к ближней роще, но ее не было и там.