Журавли покидают гнезда - [2]
Та весна совсем не походила на другие пятнадцать, которые видел Юсэк. Необычайно рано набухали и лопались почки на ветках клена и проклевывались едва позеленевшие листья. Дикая вишня уже давно покрылась белыми и розовыми цветками, их осаждали ненасытные осы и пчелы.
К своим гнездам, на крыши фанз, слетались аисты. А высоко-высоко, сливаясь с синью неба, тянулись на север журавли… Нет, не походила та весна на другие. Она была удивительно светлой. Он валялся на сочной траве в тени широколистного клена, любуясь Эсуги и лотосами, поразительно похожими друг на друга. Дарил ей цветы, теперь уже не тонконогой и неуклюжей девчонке, а нежной, как лебедь, девушке. Он никогда не думал, что так приятно могут пахнуть обыкновенные травы, а земля полна неведомым дыханием! От длинных кос Эсуги тоже веяло весной…
Но вот однажды по привычке он вошел в ее фанзу. Неприветливо глянула на него ее мать:
— Эсуги не живет здесь. Ты больше не должен ею интересоваться.
Нет, не походила та весна на другие, она стала самой мрачной из всех пятнадцати, которые видел он…
— Ты чего задумался? Ешь, не то остынет, — перебила его воспоминания Синай.
— Я поел уже, — сказал Юсэк, отодвинув от себя миску.
Он вышел на улицу. Дул ветер, разгоняя тучи. Последние капли дождя ударили в лицо. Выглянуло солнце. Сейчас ворчливый отец погонит его на торговую улицу. А ему совсем не хочется идти туда с коляской, от которой болят на руках мозоли. Не хочется видеть и сердитые лица янбаней[10], слышать понукание и ругань. Сегодня воздух донес запах весны. Она пришла снова, не запоздала. А где же ты, Эсуги?..
Весна для крестьян самый большой праздник. Даже бедные люди в эти дни не обходятся без цветов. Дети и старики идут в горы и леса. Каждый дворец и особняк богатого янбани, каждая фанза и лачуга бедняка украшены цветами. «Но моя весна не вернулась ко мне», — думал Юсэк.
Из лачуги, опираясь на палку и покрякивая, вышел отец. Хмуро поглядев на небо, он опустился на коляску, стоявшую у входа, и, протянув Юсэку монеты, сказал неожиданно ласково:
— Здесь три дэна, их хватит на миску пшена. Сбегай в лавку, а я тем временем затоплю ондоль.
Юсэк удивился, увидев в дрожащих руках отца целых три дэна! Как это он решился тратить деньги?
— Меня накормила тетушка, — сказал Юсэк. — Вы, ободи, тоже пошли бы к ней.
— Не дело объедать бедную женщину, — ответил старик, пряча дэны в карман. — Мужчины мы или кто?
Юсэка сейчас не занимала тетушка, хотелось наконец узнать об Эсуги. Старик, конечно, что-то знает. Однажды было проговорился, но сразу же осекся, будто камень на зуб попал. Юсэк присел рядом с ним на корточки проборов стыд, спросил:
— Это верно, что Эсуги присматривает за больным дядей?
— Верно, — ответил тот осторожно.
— В нашем городе?
— Да.
— Вы не знаете, где живет этот дядя? — Юсэк пытливо посмотрел на отца.
Поджав губы, старик отвел глаза. Юсэк давно заметил, что любое упоминание об Эсуги сердило и раздражало отца.
— Много любишь говорить. А тебе нужно идти, — сказал отец, поднимаясь. — День наладился. Грех упускать его.
Юсэк молча взял коляску.
Базар походил на большой развороченный муравейник. Сегодня первый день весны, начало праздника. «Не ублажить весну значит обидеть землю и небо, утратить всякую надежду на плодородие», — так повторял каждый, спешивший на базар за цветами, чтобы ими усыпать двор и дорожки, украсить двери и окна своего очага. Уже у входа их встречали с букетами цветов дети и седовласые старики, бродяги и мелкие служащие. Никто в это время не упускал случая подзаработать. На прилавках крикливых торговок, рядом с цветами, — разнообразные съедобные травы, посуда, наполненная всевозможной едой. Здесь же можно отведать чалтэк[11] из отборного белоснежного риса, кукси[12] в острой приправе и отмоченную в бобовом соусе морскую капусту. Тут же жареные папоротники, сушеные креветки, трепанги и медузы.
Сегодня Юсэку повезло. Низкорослый старик поставил в его коляску корзину цветов и указал адрес. Он жил далеко за пристанью, но Юсэк управился скоро. Еще бы! В его кармане лежала бумажная иена![13] Целая иена! Когда это было, чтобы рикше кидали столько! Сейчас он забежит в первую куксикани[14] и отведет душу! Он съест пару чашек соевого супа. А еще опрокинет чашку кукси и запьет холодным гамди[15]. Говорят, от него становится весело.
Вот и куксикани! Юсэк замедлил шаг, вспомнив об отце, о его холщовом мешочке. Нет, сегодня Юсэк поступит по-своему. Может же он раз в жизни поступить, как ему хочется! Тем более сегодня, когда на дворе весна и у него болит сердце по Эсуги. Оставив коляску у входа, он вошел в полутемную комнатушку. Было душно, пахло чесноком, петрушкой и горелым луком. На застеленном яркой циновкой полу стояли папсаны, вокруг которых, поджав под себя ноги и попыхивая тростниковыми трубками, сидели мужчины. К Юсэку подошел хозяин. Рикша в грязной одежде и босыми ногами не внушал доверия.
— У меня есть деньги, — поспешил заверить Юсэк, показывая иену.
Хозяин мгновенно подобрел и плавным жестом пригласил его сесть за крайний папсан. Владелец кухни был тощим, и от него пахло чесноком. «Почему бы ему не быть упитанным? — недоумевал Юсэк, садясь за папсан. — Ешь сколько хочешь и чего хочешь. Видать — скряга». Очень скоро управившись с супом и кукси, Юсэк хлебнул гамди. После выпитого ему веселей не стало. Наоборот, он как-то острее ощутил тоску по Эсуги. Зря говорят, что сытый голодного не разумеет. Юсэк подумал об отце. С какой бы радостью старик спрятал эту бумажную иену в свой мешочек! Но бумажки уже нет. Ее спрятал в свой карман хозяин куксикани.
