Жулье. Золото красных. Выездной - [5]

— Товарищи! Наше предприятие, — выдох, — наш магазин переживает известные сложности, как впрочем торговля повсеместно. — Оглядел в амальгамной пустоте притихшие ряды. — Тем не менее, руководствуясь указаниями вышестоящих организаций и партийных органов, — поклон, вернее учтивый безподхалимный кивок в сторону кураторов, млеющих в ожидании даров, — нам удалось выполнить план по всем показателям, хотя и не без напряжения сил. Однако, не желая умалять заслуг коллектива, хочу сосредоточиться на нерешенных проблемах, памятуя, что самоуспокоенность верный путь к срыву плановых показателей! — Пачкун подмигнул себе, растянул губы в улыбке, отражение пришлось как раз на трещину, перерезавшую рот директора так, будто его хватил удар…

Дурасников не любил выезды в народ, особенно пенсионные партсобрания: начнут клевать да совестить, словно перед ними мальчик для битья. Колька Шоколадов въехал во двор, подал машину к подъезду, ведущему в подвал с актовым залом. Двор привычно запущенный: снег не убран, ржавые водостоки, побитые стекла парадных, испещреное гвоздями и ножами дерево входных дверей, на тронном месте, посреди двора мусорка в пять ящиков, смердящая и ублажающая туповатых голубей, вездесущих кошек и востроглазых важных ворон.

Дурасников подумал, что шепнет не злобно, а с участием зампреду, отвечающему за коммунальные нужды: что ж, брат, у тебя… А потом решил: мне-то какое дело!

Высший класс управленца с пониманием в том и состоял, чтоб не лезть в чужие дела, но и к своим не допускать. Ежели кого намечено в жертву принести, не зевай, наваливайся, припоминай и неубранные горы снега и вонючие кучи мусора по соседству с ребятней, а если сигнала — ату виноватого! — нет, помалкивай, без тебя разберутся.

Колька Шоколадов выбрался из машины, протер лобовое стекло, постучал по скатам носком мягких — не кожа, лайка — сапог, залез на привычное сидение, нежно притворив дверцу.

— Коль, — шутейно поинтересовался Дурасников, — у меня физия в порядке?

Шоколадов покорно повернулся, рассмотрел шефа пристально: не в порядке! видать вчера заквасил водяры от пуза, но правды никто не добивался, просили утешения, поддержки, и Шоколадов серьезно, не допуская и намека на издевку, подтвердил:

— В отличной форме, Трифон Кузьмич.

Дурасников не верил Шоколадову: пройда, битый малый, а все ж приятно, когда подыгрывают в такт. Зампред отцепил ремень, огладил круглящееся под ратином брюхо, вылез в чавкающее месиво. Не встречают, черти! Рано прибыл, что ли? Упаси Бог, если не все собрались, ждать его персоне не к лицу. Обычно-то всегда припозднялся на четверть часа, стремительно проходил меж рядов, как человек занятый до чрезвычайности и все же урвавший минуту для общения с народом. Играл в демократа Дурасников не хуже других, а может и лучше, поднаторел, нужное дело и пригождается умение сыпать улыбками при общении с начальством; и растерянность искренняя, отточенная на встречах с народом, иногда лучше выручает, чем уверенность и хватка. Живу вашими заботами, — хотелось с трибуны выкрикнуть Дурасникову, — так же, как вы, страдаю от беспорядков, так же иногда испытываю сомнения и отчаяние, и мучительно думаю: когда ж это кончится?

Трифон Кузьмич умел плести словесные узоры, умел и взгрустнуть и зайтись праведным гневом, умел кручинно подпереть подбородок кулаками, умел метать обличительные молнии чаще без фамилий, но… вызнав шаткость обвиняемого, уязвимость, охотно переходил на личности. Дурасников многое умел, особенно удавалось ему игра в смертельную усталость нестарого вроде человека; в такие минуты отечность под глазами, красные веки от непрестанных гульбищ только выручали, убеждая простофиль в зале: вот труженик, рук не покладающий, вот избранник народный, готовый в огонь и воду за интересы людские.

Водились разнокалиберные бузотеры в притихших поначалу залах, Дурасников не сейчас заприметил, что немало вывелось злобствующих неверцов, коих не проведешь на мякине. Ничего, потерпят! Перебьются! К тому же злобствующие, повитийствовав на собрании, часто сами впадали в панику от собственной смелости и затихали; воистину не кусает та, что лает. И это учитывал Дурасников, и ленность большинства, и более всего опасался не гневливых, а уравновешенных, отчаянно решимых, будто переступивших грань боязни за себя, напоминающих смертников, гибнущих за интересы дела. Такие не орут, такие улыбаются и говорят тихо и медленно.

Дурасников прошел меж рядов, забрался на сцену, уселся за стол рядом с тремя седоголовыми партийцами довоенного набора, уселся робко, будто испрашивая у старших разрешения сесть в президиум столь высокого собрания.

Секретарь партбюро склонился к Дурасникову и притихший зал наблюдал неслышный обмен мнениями о вещах, как видно, наиважнейших. И никто из присутствующих не мог догадаться, что секретарь поведал Дурасникову: «Скверная погода», а зампред ответствовал: «Скоро весна, передохнем», и оба расплылись в улыбке.

Апраксин сидел в первом ряду. Дурасников оказался как раз таким, или почти таким, как представлял Апраксин, вроде инкубатора, как похожи, ну один в один, сейчас начнет слова коверкать и тискать графин с водой. Апраксин — журналист на вольных хлебах — чинодралов не любил, и нелюбовь эта включала множество составляющих.