Жульё - [26]

Почуваев готовился к спуску в подвалы обстоятельно. Из дома захватил фонарь, запасную лампочку к нему упрятал в нагрудный карман рубахи, надел ботинки поплоше, не забыл прихватить одежную щетку - вдруг пылью обсыпет или еще какая оказия? Одним словом, к экспедиции отставник снарядился продуманно и без спешки. Сдав дежурство Ваське Помрежу, Почуваев домой не спешил: чего там делать? Газеты читать? Он и так перечитывал на службе ворох под потолок, телевизора тоже насмотрелся под завязку, что и делать тягучими вечерами, если клиенты нешебутные, не орут в мат-перемат, не безобразят и ведут себя пристойно, лишь изредка нарушая покой Почуваева общепринятыми вопросами про кипятильники, сахар или чаек, желательно зеленый. Итак, отдежурив, Почуваев спустился на лифте и, кивая отражениям в зеркальных дверях, двинулся к подвальному лазу, как именовал про себя забытый, заставленный отслужившим свое сейфом, вход.

После окончания работы и в выходные дни институт преображался в вымершую планету: тишина, пустота, ни души. Лишь шальной прусак наискось скользнет по стене. Владения свои Почуваев знал досконально, все восемнадцать этажей, все холлы и переходы, все каморки, темные антресольные комнатенки, начинку чердаков и котельных. Субботы и воскресенья в институте Почуваев особенно любил, медленно при дневном освещении бродил по коридорам, заглядывая в лаборатории, в пристанища бумагоперекладывательных инженеров, в жизни не завернувших гайки, не знающих с какого конца ухватить паяльник. На столах оставляли забытые бумажки, раскрытые записные книжки, в неплотно задвинутых ящиках раскрытые фолианты, кое-где торчали вязальные спицы, запасная обувь пряталась в низах шкафов, разная разность завораживала Почуваева; иногда экс-воитель усаживался за стол, перелистывал чужие записи, шептал номера неведомых абонентов, гладил недовязанные шарфы, иногда замирал перед широкими окнами и сквозь муть немытых стекол смотрел на раскинувшийся внизу город.

Почуваев любил представить назначение тех или иных предметов, упрятанных в ящиках, представить их обладателей или обладательниц, их расчеты, прикидки, тронуть думы другого о выгодах, попытаться представить, благодаря бессловесным вещам, чем жив неизвестный, никогда не попадающий тебе на глаза.

Но сейчас Почуваев шагал по маршам бетонной, уже не такой чистой, как основные, лестницы, чуя обостренным нюхом приближение затхлого подвала, замечая нетщательность работы уборщиц, которые, чем ниже, тем поспешнее промывали стены, протирали ручки дверей, а на щитах электроприборов, на ветвящихся тут и там кабелях нагло серела многомесячная пыль, свидетельствуя, что сюда взгляды начальства не проникают годами, здесь ничья земля, ничейная территория, неподвластная никому и всего-то в двух-трех метрах вниз от вскипающего по утрам обширного холла института-гиганта. Почуваев рассмотрел похабное словцо выведенное пальцем на слое пыли, хохотнул: небось водопроводчики или слесаря оставили отметину, и попытался представить лицо утренних уборщиц, читающих послание. В лабиринтах коридоров Почуваев ориентировался свободно, а неприученный к полутемным, гулким переходам с извивами бесчисленных поворотов заплутал бы враз, внутренне возопив: неужто потеряюсь посреди шумного града под потолком, по верху коего бродят сотни людей, а ты тут в одиночестве чахнешь, не ведая, как выбраться? А подашь глас, кто ж услышит? Только хлам, снесенный с разных этажей, рубильники да кнопки неизвестного назначения промолчат безучастно, а может полупридушенное эхо метнется из-под низких потолков утопленных в землю помещений.

Почуваев тронул бухту пожарного шланга, притулившуюся в углу, попробовал приподнять - тяжеленная, дьявол! Бросил шероховатую скатку и двинул по узкой, почти трапной, лесенке, сбегающей круто и страхующей спускающегося высокими перилами.

Разумнее всего, если Фердуева примет его прожект: дело ладить по субботам и воскресеньям - за двое суток работы, если все поставлено на широкую ногу, наклепают дай Бог. Начинать, скажем, с пятницы в полночь и до раннего утра в понедельник. Если же каждую ночь начинать, да сворачивать дело к рассвету - наломаешься; без точных прикидок и расчетов сейчас трудно решить, какой режим себя оправдывает, имело значение не только собственно производство, сколько его скрытность - пусть меньше, да спокойнее. Почуваев передохнул, попытался примирить себя с кражей идеи Васьки Помрежа; уже и впрямь не отличал, кто первым подал идею, в конце концов, не перегрызутся же они за первенство - патентовать, поди не понадобится: а когда производство даст денежный выплеск, поди разделят навар. Нравилось Почуваеву это молодежное - навар! Лучше не скажешь, емко получается и каждому ясна суть. Навар обещал поразить размерами. Дух захватывало, когда представлял последствия; хорошо, что во главе дела Фердуева. Сам Почуваев понимал: ему не потянуть, тут потребна башка с шестиподъездный дом, все учесть да взвесить, все связи проследить, наладить сбыт и учет, да что еще там понадобится. Почуваев догадывался, что самое основное ему неведомо - изюминка сокрыта, производством никогда не занимался; ему командуют, он командует; его оборут, он обрявкает; его приголубят, и он младшему личному составу отец родной. Почуваев жизнь прожил проводником, ну вроде медной проволоки, какой сигнал запустят, такой и с другого конца и снимут; проводником Почуваев служил идеальным, по врожденной веселости нрава зла подолгу не держал, его любили, и никто не задавался вопросом, за что громада государства содержит, и сытно, этого мужика, в общем не делающего ничего дурного, но и ничего путного тоже; Почуваев не мешал, но и не помогал, не способствовал и не вредил, вроде, как жил и не жил одновременно, а сколько таковских ходило-бродило вокруг табуны.