Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра - [18]

Бабуля Мартуля вдруг начинала плакать на кухне. «Ничего хорошего ты в жизни не видела, доченька, — причитывала бабуля. — Пьет, получку в дом не приносит».

В темноте мне показалось, что на подоконнике сидит Тасик. Но подоконник был пуст. В сумерках за окном лежал мой марсианский пустырь, а возле железобетонной трубы ходила рыжая собачка. Рейган и нейтронная бомба, обиженный голос матери и плач бабули — все сливалось в темный туман, который висел в комнате. Я закрывала глаза и уходила в свое тихое измерение, где бурлила чистая река, лежали белые камни и совсем не было людей, где на влажной прибрежной глине мои следы оставались навечно.

Жуки с надкрыльями цвета речного ила, как птицы, жили на скалах у Океана. Среди соленой гальки на берегу было два больших камня, тесно прижавшихся друг к другу, я назвала их просто — Уши. Как два этих камня, торчали уши у Тасика, пока он был со мной. Между больших камней застрял один из Жуков — и мы полетели вызволять его всей колонией. Когда солнце зашло за горизонт, Жук был освобожден. В благодарность колония показала мне бобровую плотину — в низине быстрая река сбавляла свой ход, и здесь-то, за большим валуном, похожим на лунный камень, и была запруда.

Бобры были в контрах с большой зубастой рыбой, которая подплывала к их плотине и из хулиганства вытаскивала из нее веточки. Жуки познакомили меня и с рыбой, и с бобрами. В сумерках мы с Жуками учили бобров и рыбу жить в мире. Те соглашались, но через день вновь возобновлялось вечное противостояние: шкодливая рыба таскала ветки из плотины, а бобры кидали в нее камни и глину. Когда стали появляться первые звезды, я рассказала всем про нейтронную бомбу.

Бобры с интересом выслушали, а потом встали на задние лапы и начали изображать Рейгана. Я посоветовала им сделать морды более зловещими — как выглядел Рейган, мне было не известно, но я была уверена, что он скорее похож на злого бобра, чем на доброго.

Мы просидели у валуна, похожего на лунный камень, целую вечность, а потом отправились с Жуками к Океану — я соскучилась по нему. Океан выбросил на галечный берег изумрудные водоросли, и я вдруг поняла, что их можно есть. Всей колонией мы стали питаться. Чудные изумрудные водоросли — дар Океана — таяли во рту, как снег.

Вскоре бабуля Мартуля обнаружила, что я объела изумрудные листья герани на подоконнике — и домашние начали обсуждать, с какой целью я это сделала. Возможно, высказывали они предположение за предположением, ей не хватает витаминов, а возможно, мозгов.

Безусловное зло

Приходил отец с работы. Если он был трезв, мы садились смотреть телевизор, а затем шли спать. Если же он был пьян, мать с бабушкой отчитывали его и шли смотреть телевизор одни. Я крутилась возле отца на кухне, а он доставал из холодильника шматок замороженного мяса, срезал ножом несколько ломтиков и поджаривал на вилке над конфоркой.

— Вкусно, попробуй! — протягивал он мне.

Застав нас за поеданием полусырого мяса, мать с бабулей накидывались на отца:

— Последние мозги пропил! Зачем ребенку эту дрянь суешь?

Когда отец приходил после недельного загула без копейки, у матери раздувались ноздри, словно ей не хватало воздуха, чтобы это пережить. В такие минуты мир для нее становился плоским, все вещи превращались в тени, кроме одной — вины моего отца перед нею.

Ей казалось, что поступки отца — это безусловное зло, которому нет оправданий. Она презирала его, будто он был созданием, стоящим намного ниже нее на эволюционной лестнице, — как крокодила. Но разве скорпионы в пустынях и крокодилы в реках — не свидетельство разнообразия мирового генетического кода? Разве они не прекрасны? Нет, люди считают, что крокодилы и алкоголики — это безусловное зло.

Мне было жалко отца, жалко мать и бабулю Мартулю. Я могла бы показать им целый мир, изрезанный ходами в другие измерения. Но они бы не поняли ничего и вряд ли смогли бы путешествовать со мной. Единственный, кто понимал, — кот Тасик. Но его уже не было. Поэтому я хранила свою тайну.

Металлург в декабре

Наш район на окраине города назывался Металлургом. Он был застроен домами для рабочих двух заводов — Металлургического и Авиационного. В центре района лежал большой стадион, где тренировалась футбольная команда.

Длинную аллею, начинавшуюся у Металлургического завода, каждый апрель аннексировали грачи — они вили гнезда у макушек тополей и с граем кружили над улицей, как над полем оконченной битвы.

На Сталинабадской улице работал обувной магазин, Дом культуры Металлургов и кинотеатр «Октябрь», на улице Строителей была булочная и двухэтажная общественная баня, а на Республиканской — библиотека. И только на улице Второго Интернационала среди тополей стояли старые деревянные дома.

Был на Металлурге и парк с озером. А в парке было чудо — вечный, и зимой и летом одинаковый, новогодний комплекс: большие гипсовые фигуры Деда Мороза и Снегурочки, пять молодых елей, которые в конце декабря украшали мишурой и гирляндами, качели, карусель и горка.

Зимним вечером в декабре мать везла меня на санках в парк. Красная от мороза и впечатлений, я каталась с ледяной горки и все норовила залезть на гипсовый валенок Деда Мороза. Пять молодых елей сияли огнями, а на их макушках блестели звезды. Кругом вопила, смеялась, визжала, падала, бегала, толкалась, сбивала друг с друга с ног и валялась в пушистом снегу детвора.