Жу - [11]

Через неделю-другую, не смогу добывать еду — вот это беда… В этом недостаток людей: ни оленя поймать, ни медведя забить… Так не хочется голодать тут с тобой, а что делать?..

— Уйдешь, и я снова стану собой.

— Да, — если уйду сейчас, но еще пара-тройка недель, и пройдем точку "не возврата". И тогда… и тогда несмотря на нашу обоюдную симпатию, привязанность, я бы даже сказал — дружбу, да-да не смейся!.. Но… придется расстаться… Мне, тоже жаль…

— Точка "не возврата"?

— Может, неправильно выразился… скажем так: момент, когда процесс перекодировки ДНК и реструктуризации клеток, подходит к своему завершению. Чтобы избежать регрессирующей стадии, необходимо удалиться от копируемого объекта на троецидное расстояние, в бэтта координационную плоскость.

— Куда? Троецидное расстояние?

— Только что придумал. Такие туманные, но все объясняющие термины… Короче, дернуть, куда подальше — так проще?..

7

Последние три-четыре часа Виктор молча бродит по темной пещере: от стены к стене, от входа в глубь и обратно… Зверь заснул; узник рад тишине. Надо подумать, поискать выход. Что из сказанного, правда, что нет? А если все правда?..

Адски болит спина. Дискомфорт. Но встать на четвереньки — сдаться, принять правила навязанной игры. Ничего, ничего, сейчас он что-нибудь придумает.

— И зачем себя так мучить? — нарушил тишину сочувствующий сонный голос. — У меня из за твоего упрямства болит поясница, понятно — тебе все равно, с тобой кончено, но ведь окружающим еще жить и жить. Нельзя быть эгоистом.

Виктор подошел к входу, рассматривает странного зверя, тот потягивается, зевает. А ведь, тоже меняется. Похудел, осунулся, вообще стал меньше. Лапы теперь, больше руки напоминают. Стали гибкими, чешет спину, раньше не мог.

— У тебя есть имя? — спрашивает Виктор.

— Я не из тех, кто начинает с ноля. Имя Виктор, вполне подойдет. Твой дом, друзья, и даже хобби — кое что поменяю, но в целом… Ты интересный… и жизнь у тебя интересная — спасибо тебе.

— У меня была собака, тоже очень уродливая. Шерсть липкая, всегда сбивалась в пучок, как у тебя сейчас.

— Хе-хе… ты себя со стороны не видел.

— Когда приносила подстреленных уток, в них не было крови, не знаешь отчего так? И с зайцами та же история. Может, попадались такие, а может, высасывала — не знаю. Называл ее "Чупокабра". Есть такой зверек в Южной Америке — твой дальний родственник… Буду, звать тебя — "Чупа". На Виктора, пока не тянешь.

И опять выстрел. Теперь ближе, даже зверь, всегда спокойный, расслабленный — насторожился, поднялся на лапы, замер как сжатая пружина.

— Ну так как? — нарушил резкую тишину Виктор.

— Как скажешь.

— Кто там Чупа? Сегодня кому-то отстрелят мошонку?

— Милый, ты через чур расхрабрился. Понимаю — это нервное, но постарайся держать себя в руках, — выговорил четко, зло. Стало как-то не по себе от внезапно переменившегося тона, но это не страх, скорее наоборот: откуда-то вырвалась злость, растеклась по венам, ударила в голову. Бунтовать, драться, грызть…

— Да пошел ты!

— Я на секунду отлучусь, — сказал уже мягче, — а ты будь молодцом, жди здесь, никуда не уходи… Ха-ха… И папочка принесет вкусненькое.

Ушел. Виктор ждет выстрела, но не уверен, что этого хочет. "В любом случае голодная смерть, — стонет в голове, переползает от уха к уху, назойливая мысль. — Но как все-таки хочется пожить подольше, даже в этом карцере, в темноте, в страхе, но подольше…

Старики одной ногой уже в могиле, мучаются от болезней, не встают с постели, голодают и гниют, но так отчаянно цепляются за жизнь; молодые, здоровые лезут в петли, а эти хотят жить — почему? И мне теперь, так хочется… Почему?"

Не заметил, как заснул. Давно не видел снов, но в этот раз сон пришел. Такой яркий, радостный, каких не было даже в детстве.

И светит солнце, и лес наполнился тысячами звуков, и голову кружат пьянящие запахи. И воздухом, и землей, и ветром, и тенью пропиталась каждая клетка, каждая мысль, каждый удар, чистого, очарованного сердца. Больше нет времени, все живет только настоящим, вечным. И ничего не проходит мимо, и ничто не ускользает от трепетного взгляда. Вот смешной, пушистый шмель слетел с цветка и за секунду наполнил мир восторженным гудением, ворвался в небо, превратился в облако. Вот сорвался с дерева, завертелся в воздухе и мягко приземлился на звериную тропинку, прямо к передним лапам, алый кленовый листок.

И покорно расступается сочная трава; с ревностью и тайным восхищением, скрывают от чужих глаз, и тихим шелестом отмаливают все его невинные шалости разноликие, осенние деревья. Этот мир — его, только он дорог и близок, только он имеет значение, и в венах вместо крови, течет он — этот мир. Виктор не бежит, почти летит, как мячик, отскакивает от земли, легко перепрыгивает широкие овраги, ручьи, даже реки. Сильными ногами отталкивается от деревьев, как птица парит над землей, приземляется на толстые ветки, те гнутся под массивным телом, пружинят, толкают обратно в небо.

Миновал заросший все теми же бритоногими елями холм, обошел знакомую кривую осину, прошел под ссохшемся, дырявым монстром, с трудом узнавая в нем некогда роскошный, могучий дуб и уперся в поляну, из которой болезненным, каменным наростом выпирает непреступная, мрачная скала. Старый вход в пещеру заделан белыми кирпичами, метрах в пяти, на неровной отвесной стене, большой черной точкой отсвечивает новый.