Жрица голубого огня - [66]

– Почему у тебя это… получается? – требовательно спросила она. – Потому что ты – черный кузнец? – она опасливо понизила голос, косясь на Огонь в горне. – Или просто ты… талантливый? – Только б не подумал, что она к нему подлизывается!

Хакмар молчал так долго, что она была уже уверена – не ответит.

– Мой… мой отец… – слово «отец» он выдавил с трудом, будто оно жгло ему губы.

Аякчан покосилась на него с интересом – у него что, тоже проблемы с отцом? Как у нее? Да не может быть! Не был бы он таким… гордым… уверенным… если бы жил, как она!

– Мой отец, – продолжал Хакмар, второй раз неприятное слово далось ему легче – Он… белый кузнец. Но у него тоже – получается. И у его братьев. И у двоюродных. Дело вот в этом. – И он кивнул на маленькую, совсем неприметную металлическую полоску, висящую на стене кузницы.

– Что это? – подходя поближе, с любопытством спросила Аякчан. – Тут какие-то насечки.

– Каждая насечка – предок-кузнец. На этой пластинке видно, сколько их у тебя было. Сколько мастерства скопилось в твоей крови, – тихо сказал Хакмар.

– У нашего хозяина… У Буты – всего два предка-кузнеца? – Аякчан обернулась к Хакмару. – А у тебя?

Мальчишка подумал… и полез за пазуху, протягивая в сторону Аякчан висящую на шнуре такую же металлическую полоску.

– Сколько… Сколько же их тут? – изумленно ахнула девочка, разглядывая сплошь иссеченную с обеих сторон пластину.

– Девяносто девять. Я – сотый, – гордо вскидывая голову, отчеканил Хакмар.

– Твой род существовал еще во времена Кайгаловых войн! – с невольным почтением протянула девочка.

– Поправочка! Мой род уже был древним во времена Кайгаловых войн, – криво усмехнулся мальчишка. – Именно поэтому такие ножи я могу ковать одной левой! – Он тут же подтвердил это, ухватив молот здоровой рукой. – Ну и еще… Да! У нас в горах я считался очень талантливым. Надеждой клана. Пока твои сестрички не заставили меня бежать оттуда! – В голосе его зазвучала неизбывная горечь, он отвернулся, явно давая понять, что разговор окончен.

Позабыв на поставце оба ножа, Аякчан побрела обратно к своему котелку. Если б у нее вместо жирного папаши, готового на все ради сильной и богатой родни, и вправду был род – почти бесконечная вереница гордых и славных предков и если бы она в этом роду была не разменной медной полушкой, а – надеждой… Она бы никогда не простила тех, по чьей вине лишилась всего этого! Хакмар всегда будет ненавидеть жриц! Она должна как можно скорее избавить Храм – свой Храм, тот Храм, который со временем даст ей все! – от такого врага. И позабыть о мальчишке, забыть его навсегда. Только вот сумеет ли она? Сумеет – что? Избавить? Или забыть?

У дверей кузницы послышался торопливый топот ног – и внутрь влетел запыхавшийся Донгар.

– Ты где был? – яростно накинулась на него Аякчан, радуясь возможности отвлечься от неприятных мыслей. – Хакмар работает! Я тоже… Даже я работаю! А ты шляешься где-то?

– Шляюсь, однако, – кивнул Донгар и уселся на закопченную лавку, нахохлившись, как больной ворон. – Я тоже работал, ты не думай, девочка-жрица. И даже денег заработал – много, – печально, будто это было невесть каким горем, вздохнул Донгар и запустил руку под парку. На поставец перед Аякчан упали две медные полушки.

– Может, для твоего пауля это и много, а для города… – зло фыркнула Аякчан.

– Заработал – и хорошо, – словно Аякчан и не открывала рта, вмешался Хакмар. Голос его звучал успокаивающе, а сам он вглядывался в бледное и какое-то аж перевернутое лицо Донгара тревожно, будто отыскивая в нем признаки неведомой болезни. – А где… Где ты работал, Донгар?

– Очень большое место этот город, – неотрывно глядя в одну точку, пробормотал Донгар. – Все совсем не так, как у нас в пауле. Все у них тут по особенным местам. Если кому нужна одежда – зверя не бьют, шкуру не дерут, малицу не шьют. Идут в отдельное место – а там уже и парки, и малицы, и рубахи – и берут себе, как на торжище. Если кому посуда нужна – с березы кору не дерут, не…

– Да-да, тоже идут в отдельное место! – нетерпеливо мотнула головой Аякчан. – Общий принцип мы поняли…

– Даже тех, кто помер, везут в отдельное место! – вскричал Донгар. Похоже, впервые он не слушал, что говорит ему «девочка-жрица». – Нынче много померло – три семьи, пять семей за один раз померло! Со всеми родичами… Старики померли, охотники, женщины… Я помогал… Дерево долбил, чтоб положить, – старое дерево для стариков, молодое для молодых… Люди мне за то деньги бросали…

Аякчан поглядела на него с отвращением. Правильно, конечно, что работу пошел искать – она даже не ожидала от него! Но на кладбище? Она, конечно, понимала, что за время странствий они с Хакмаром всякого навидались – но Донгар всего лишь мальчишка, ему тринадцать! И самому, добровольно пойти на кладбище?

– Я этим, которые померли, в лицо заглядывал – одному, второму, третьему… – все так же размеренно и монотонно продолжал Донгар.

– Да ты вовсе придурочный! – не выдержав, взорвалась Аякчан. – Покойникам в лицо заглядывать! Зачем тебе это нужно?

– Вовсе старенькие есть, а есть… – шаман сглотнул, – и мальчишки совсем. Вот как мы… И в каждой помершей семье… В каждой… На лицах… Ожог… Красный… Вздутый… А лица такие… Будто перед смертью… они что-то страшное… Страшное видели… – Его остановившийся взгляд вдруг ожил, он перевел страдающие, испуганные глаза на Хакмара, потом на Аякчан и тихо-тихо прошептал: – Она здесь… Черная женщина здесь – и она забирает!