Жрецы - [4]

— А не знаю… Как поживется. Подыщется ли подходящая… работа. Ведь я, как знаете, из бродяг… Люблю новые впечатления.

— Что же вы делали в Париже?

— Учился, получил диплом, гулял по бульварам, давал уроки русского языка взрослым французам и французского маленьким соотечественникам. Много читал, ну и…

— И что?

— Случалось, покучивал…

— В веселой компании, конечно?

— Хуже: один… в минуты хандры, знаете ли, русской хандры, нападающей на человека, желающего поймать луну и сомневающегося в такой возможности…

— Говорят, вы и повесть написали?

— И в этом грешен, Маргарита Васильевна. Написал, и даже целых три. Решился послать только одну… Кроме того, два мемуара по химии напечатал во французском журнале.

— Вот вы какой усердный стали… А как называется ваша повесть?

— «Тоска»…

— «Тоска»?.. Какое странное название… Тоска по ком-нибудь?

— Об этаких пустяках не стоит писать! — усмехнулся Невзгодин. — Я люблю, ты любишь, он любит… Вариации на тему об Адаме и Еве… Скучно!

Маргарите Васильевне почему-то неприятен был этот шутливый тон.

«Как он скоро излечился от своей любви. А как тогда говорил!» — пронеслось у нее в голове.

— Так, значит, в вашей повести тоска по чем-нибудь?

— Да… Вот скоро прочтете… Обещали в январе напечатать.

— А раньше… У вас нет разве копии с оригинала?

— Есть. Я несколько раз переписывал рукопись.

— Так прочитайте, пожалуйста. Мне очень интересно будет прослушать.

— Извольте… Только, надеюсь, вы не устроите литературного вечера?

— Я буду единственной слушательницей. Ну, а еще что было за эти два года?

— Я женился.

— Вы? — удивленно спросила Маргарита Васильевна и, казалось, не была довольна этим известием.

— Родить детей ума кому недоставало? — засмеялся Невзгодин. — Впрочем, у меня нет их.

— Когда же вы женились?

— Год тому назад…

— И жена с вами приехала?

— Нет, осталась за границей. Мы через шесть месяцев после свадьбы разошлись с ней!

— И вы так спокойно об этом говорите?

— Недостаточно радуюсь, вы думаете, Маргарита Васильевна, что впредь не так-то легко могу повторить эту глупость?..

— Зачем же вы тогда женились?

— Зачем люди, и в особенности русские, иногда совершают необъяснимые никакой логикой поступки?.. Мне думается, что я женился по той же причине, по которой покучивал… Хотел переменить положение… посмотреть, что из этого выйдет… Ну, и не вышло ничего, кроме отчаянной и еще большей скуки жить с человеком, с которым у вас так же мало общего, как с китайцем…

— Вы разве раньше этого не видели? Или настолько влюбились, что были ослеплены? Она, верно, француженка? — допрашивала Маргарита Васильевна с жадным любопытством человека, положение которого отчасти напоминает положение другого.

— Чистейшая русская и даже москвичка. По правде говоря, я даже не был настолько влюблен, чтобы быть в ошалелом состоянии. И не скрывал этого. Да и она, кажется, была в таком же точно положении и вышла за меня больше для удобства иметь мужа и не жить одной в меблированных комнатах… Ну, и притом вдова, тридцать лет… Учится медицине, оканчивает курс и скоро приедет сюда. Очень дельная и по-своему неглупая женщина… Наверное, сделает карьеру и будет иметь хорошую практику.

— И хороша?

— Очень… Знаете ли, тип римской матроны, строгой и несколько величественной, гордой своими добродетелями, с предрассудками, прямолинейностью и некоторой скаредностью дамы купеческой закваски и горячим темпераментом долго вдовевшей здоровой особы. Неспокойная богема по натуре, как я, и такая непреклонная, строгая поклонница умеренности, аккуратности и накопления богатств по сантимам. Что получилось в результате от такого соединения? Месяц-другой скотоподобного счастья, и затем взаимная неприязнь друг к другу… ряд раздраженных колкостей и насмешек — с одной стороны, и строгих, принципиальных и методичных нотаций — с другой, с прибавкой подчас обвинений ревнивого характера, если я не был в нашей квартирке в одиннадцать часов вечера… А я, признаться, редко приходил к сроку… Ну, и в один прекрасный день за утренним кофе мы откровенно сознались, что оба сделали глупость и только мешаем друг другу готовиться к экзаменам, и порешили разойтись в ближайшее воскресенье, когда жена могла не идти в клинику. Разошлись мы по-хорошему, без сцен и без упреков, — словом, без всяких драматических осложнений… Напротив. Она простерла свою внимательность до того, что сама уложила мое белье и платье, предоставив моему попечению одни только книги и взяв с меня слово принять вину на себя, если она захочет повторить глупость, то есть выйти опять замуж, «но, конечно, за более основательного человека», — любезным тоном прибавила она. С тех пор мы и не видались. Ну, вот я и кончил свою одиссею, стараясь не особенно злоупотреблять вашим вниманием. Позволите закурить?

— Пожалуйста…

— Ну, а теперь мой черед, Маргарита Васильевна, допросить вас. Позволите?

— Позволю.

— Вам как живется? Я слышал, недурно?..

— И не особенно хорошо! — произнесла молодая женщина.

Невзгодин взглянул на Маргариту Васильевну и заметил что-то сурово-страдальческое в ее лице.

«Видно, раскусила своего благоверного», — подумал он и, осведомившись из любезности об его здоровье, продолжал: