Жребий викинга - [20]

— Верно, все имеет свою память, — признал Никоний, — да только мы, юродивые, познаем прошлое не по этой их памяти.

— По чьей же?

Странник пожал плечами и надолго умолк, неспешно, расчетливо дары монастырские поедая.

— Очевидно, по какой-то внеземной, по возвышенной, небесной памяти, — изрек, наконец, странник то, что и самому ему далось с великим трудом.

— Пусть так. Главное, что узнаешь об этом все-таки из чьей-то памяти. Но как можно видеть то, чего еще никогда не было, что еще только должно произойти, — это объяснить сподобишься?

— А если оно, будущее это, уже было?

Дамиан снисходительно улыбнулся и покачал головой:

— Это значит, что и внуки, правнуки, сотни поколений потомков наших — уже когда-то были?! Тогда кто мы с тобой такие? Почему между прошлым и будущим Господь избрал именно нас? И то, что мы с тобой зрим сейчас, странник, это принадлежит чему — прошлому нашему или будущему?

— Мы — всего лишь странники, бредущие по ниве жизни, на которой давно уже все, в одночасье, и посеяно, и скошено.

— Мудрено говоришь.

— Наоборот, стараюсь очень просто говорить о том, что в мире этом слишком мудрено, не по уму нашему скудному, сотворяется.

Дамиан проследил за тем, как странник сметает со стола себе на ладонь хлебные крошки, и вновь решительно покачал головой.

— Не знаю, кто ты, Никоний, но только никакой ты не юродивый.

— Кто же я, по-твоему?

— Этого я пока что не ведаю.

— Потому меня и юродивым считают, что никто не способен понять, кто же я на самом деле, — слишком рассудительно для юродивого объяснил странник.

— Сам ты это понял?

— Нет, — нервно помотал головой Никоний. — И теперь уже даже не пытаюсь понять. Не дано мне сие, не дано.

Тут бы ему самое время было перекреститься, однако странник не сделал этого, заставив монаха вспомнить, что он вообще ни разу не видел юродивого ни крестящимся, ни молящимся.

— Во Христа ты хотя бы веруешь? Ты о Нем недавно говорил не как о Боге, а как о грешном иудее.

— В Бога верую, во Христа — нет.

— Христос разве не Бог?

— Никогда не был им и никогда не будет. Всего лишь один из иудейских проповедников. И тебе, монаху-книжнику, ведомо сие не хуже меня.

Дамиан встревоженно взглянул на приблизившуюся к ним княжну Елизавету. Не хотелось ему, чтобы эта юная, безгрешная пока что душа присутствовала при их богонеугодных диспутах.

— Как могло случиться, что в присутствии князя посланнику германского императора ты пророчествовал на германском языке и легко понимал то, что другие иноземцы говорят на латыни и на французском? Уж не в Римском ли университете являлись тебе первые видения, странник ты наш?

— Не в Римском, — решительно заявил юродивый, а затем, выдержав небольшую паузу, уточнил: — В Падуанском, науками своими не менее Римского университета, славном, — почтительно склонил голову Никоний. — Многие спудеи[26] которого за ересь свою в странах латинской веры уже то ли камнями забиты, то ли на костры ведемские взошли.

— Так вот оно что! — многозначительно произнес монах, давая понять, что сведения об образованности юродивого совершенно меняют его представления о нем самом как о личности. — Значит, Падуанский университет… Говорят, юродивых там, в латинской вере, вроде бы не жалуют?

— Именно потому по душе мне, в Галиче славном родившемуся, земли нашей, восточной, вера, где до костров и избиений дело доходит редко и где юродивых всегда — то ли из жалости, то ли из страха перед ними, чтили. А может, чтили от непонимания того, почему эти люди становятся такими, каковыми их делает Божья миссия на земле. Та, особая миссия…

Забыв о воспитываемой в себе монашеской невозмутимости, Дамиан въедливо поинтересовался:

— В таком случае позволь узнать, какова же у вас, у юродивых, эта «особая Божья миссия на земле»?

— Вот именно, какова она? — неожиданно вторглась в их полемику юная княжна, не нарушив, однако, ее накала.

И тут Никоний произнес слова, которые заставили богочтимого монаха вздрогнуть.

— Земная, а значит, и Божья миссия юродивых в том и состоит, что велено им напоминать всем вам, книжникам: для того, чтобы постичь высшую мудрость мира сего, нужно впасть в такую непостижимую для церковных каноников ересь, после которой все несведущие в ней должны признать себя юродивыми. Ибо сам мир этот создан вовсе не по церковным канонам и не для церковного сознания.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — вполголоса проговорил Дамиан, — что он создан юродивым и для юродивых? — сурово взглянул он в глаза странника.

— Да, уж не хочешь ли ты сказать этим — что юродивым и для юродивых? — повторила Елизавета вопрос Дамиана, теперь уже считая себя полноправным участником их еретического диспута.

— А разве весь этот мир — с его бесконечными войнами, казнями, религиозной враждой, межплеменной резней и всем прочим — можно принять как нормальный мир человеческого бытия, не впадая при этом в юродствование?

…Позднее, значительно позднее, когда жизнь начала представать перед ней во всем хаосе своего несовершенства, княжна Елизавета не раз обращалась к этому утверждению юродствующего странника Никония, всякий раз открывая для себя все больше свидетельств неправедной правоты его.