Жребий принцессы - [44]

— Если бы вы принесли его сюда, такого бы не произошло. — Он хотел попасть к отцу, и я доставил его к нему. — Весьма похвально, — спокойно произнес жрец. — Зачем ты позвал меня? — спросил Хирел. — Какая тебе от меня польза? Или ты хочешь на моем примере предостеречь других и наказать меня как предателя? — Это дело императора, а не наше. — Тогда зачем я тебе?

Жрец долго смотрел на него. Без сомнения, не только глаза были его оружием. И нос Хирела уже приобрел способность чуять запах колдовства.

— Я хотел посмотреть на тебя. Понять, что ты собой представляешь. — Ну и как?

— Ты не такой, каким себя считаешь. — С людьми это часто случается. — У тебя превосходное самообладание. — Я принц.

Жрец склонил голову. Насмешливо и в то же время серьезно. Его компаньон принялся мурлыкать.

— В истинности твоего происхождения я не сомневаюсь. Но знаешь ли ты его историю во всей полноте? — Я изучал ее.

— Вместе с наставниками и философами. — В голосе жреца прозвучала насмешка. — С людьми, которые видят только глазами, но лишены внутреннего зрения. — А что там можно увидеть, кроме собственного отражения? — От чего погибла твоя мать?

Этот удар потряс Хирела до самого основания. В глазах у него потемнело, разум помутился. Он увидел себя словно издалека, застывшего, ошеломленного; а через миг его тело уже неслось в смертельном полете. Маг повалился на спину, не пытаясь защититься ни рукой, ни своей силой.

Огромным усилием воли Хирел подавил в себе желание нанести убийственный удар. Он отступил на шаг, потом на два, на три. Он вспомнил, кем и чем является и как попал сюда, и сказал:

— Она наложила на себя руки. — Почему?

Принц должен обуздывать боль. Хирел, несомненно, был настоящим принцем, но его воспитание еще не достигло завершения. Он не успел научиться не замечать ран, однако он мог говорить, невзирая на боль, тихо и почти спокойно.

— Она не была рождена королевой. И так и не смогла стать ею. Она смотрела в себя и видела лишь пустоту, смотрела вокруг и видела лишь прутья клетки.

Хирел видел сейчас свою мать даже яснее, чем своего мучителя. Когда он вырос, то стал похож на отца, но в раннем детстве он был точной копией матери. Ее мягкость и нежность были лишь одной видимостью. Она обладала стальной волей, но сталь дала трещину, опутанная цепями королевской власти и супружеского долга. Она хотела слишком многого: свободы, как телесной, так и духовной. Ей удалось добиться у супруга разрешения воспитывать сына. И она сделала из него то, чем была бы сама, родись она мужчиной.

— Говорили, что она сошла с ума, — сказал Хирел, вспомнив мать такой, какой она была в день смерти: вся из золота и слоновой кости, прекрасная без изъяна, с потерянной надеждой в глазах. — Мой отец принял ношу, возложенную на него происхождением. А она не смогла. Она сопротивлялась из последних сил, до самой смерти. Она отрицала даже богов. — Часто человек отрицает то, чего больше всего боится, — произнес жрец.

— А разве ты не делаешь то же самое? — Я отрицаю вашу тысячу богов. Но я не отрицаю Того, кто олицетворяет их всех.

Принц зашипел. Образ, всплывший в его памяти, померк, им снова завладело нетерпение.

— И что моя мать стала бы делать с тобой, со мной или с твоим богом?

— Мало, — ответил жрец, — и в то же время много. Даже собственный образ тяготил ее, и она нашла прибежище в смерти. Что же она увидела и чего так испугалась? Не только решеток своей тюрьмы. У самой последней черты она увидела правду, и эта правда убила ее.

— Правда, — скривился Хирел. — Я слышал, что здесь нет правды. Одна жестокость.

Жрец наклонил голову. Это было наиболее убедительным подобием смирения.

— Истина жестока. Твоя мать хорошо воспитала тебя, но этого недостаточно. Было бы очень полезно, если бы ты кое-чему научился и у твоего отца. Относительно богов и магии.

— Принц Саревадин уже сделал все что мог, дабы заполнить этот пробел, — сказал юноша. — Так оно и есть. Но ты веришь?

— В магию пришлось поверить, — признался Хирел. — А вот в богов — пока нет. Надеюсь, что этого никогда не случится. У меня нет никакого желания повиноваться капризам божеств. Стены храма не дрогнули, жрец не вскочил в гневе. — Каприз может оказаться целью и стать намерением, невзирая на наши призрачные понятия.

— А, — сказал Хирел. — Значит, вы затащили меня сюда, чтобы обратить в свою веру. Это стало бы огромной удачей: прислужник Аварьяна на Золотом троне. — И тем не менее так и случится. — Этого не случится, пока я жив. — Не надо клятв, принц, а то как бы не пришлось их нарушать.

— И все же я клянусь. Я клянусь, что не склонюсь перед вашим богом. И, конечно, не уступлю ему свой трон. — Даже ради любви?

Боль заставила Хирела опустить глаза. Его ногти, которые уже достаточно отросли и от которых он отвык, до крови вонзились в ладони. Он осторожно разжал кулаки.

— Я смогу признать, что бог существует, если получу веские доказательства. Но неразумно требовать, чтобы я любил его.

— Любви нельзя потребовать. Часто ее даже не желают. Однако она приходит.

— К кому угодно, но только не к Высокому принцу Асаниана. Жрец долгим взглядом посмотрел на него.