Жребий - [70]

К вечеру догоняем наш обоз разбомбленный. Стоят подводы, куча подвод. Лошадей нет. Постромки пообрубаны — лошадей увели с собой. Только телеги стоят — полные, груженые. И никого уже нет из обозных — ушли. Сахар! Сахар прямо мешками валяется. Лежит концентрат в подводах. Местные крестьяне подъехали на своих бричках и перегружают себе наш провиант.

Я подошел, противогаз выкинул, — на хрена он мне теперь сдался! — полную сумку сахара набил. Даже в гимнастерку, в карманчик, и то грудку всунул. Понял? Шинель со мной была. В шинель я набил полные карманы концентратов: гороховый, гречневый… Мне б, дураку, надо было вот сюда, за пазуху, блядь, напхать этих концентратов! А я только по карманам рассовал — и все. Смотрю, консервы мясные крестьяне тащат в ящиках. Я взял у них пару банок. Одну — сахар не выбрасываю — кое-как пристроил сверху в сумке от противогаза, а вторую прихватил так. Крестьяне говорят: вон, мол, берите еще, ящики открыты. Все равно пропадет. А куда брать-то, во что?

Ну, штыком, значит, открыл банку, иду и ем. А хлеба-то нет. И консерва жирная, свиная. Точно, меня пронесет. Вижу, один боец сухари наяривает. Я говорю: "Там пару сухарей подкинь". Он мне дает пару сухарей. Я иду и эту банку наворачиваю. Целый же день ничего не жрал. Я эту банку килограммовую упер. Уложил всю. Здоровый же был, молодой. Не то, что сейчас. Да-а. Отступаем дальше. Кое-где вдоль дороги попадаются наши солдатики мертвые, что под бомбежку попали. Один, рядом со мной шел, заметил лейтенанта убитого — наган у того на боку был, — побежал захватил наган. В карман — и пошел. А у меня десятка была. Сначала у меня была простая винтовка. Но при отходе я себе раздобыл десяточку. Она, зараза, стреляла хорошо, но капризная очень: песку боялась. Так, чуть-чуть, где-то попал — все, пиздец, заела. Уже ты с ней стрелять не будешь, надо чистить. А прицельная была. Штык на ней был, как кинжал. Не граненый, а плоский такой.

Выходим из леса: слева болото, справа болото. Дорога между ними — ну, так метров пять-шесть. А может, и уже местами. Если две подводы встретятся, то какой-то из них надо будет одним колесом по склону катиться. Видно, что кто-то недавно прошел по дороге. Пошли и мы, что ж делать. Перешли болото, вошли в лес — хутор стоит. Меньше десятка хат. Пить хочется — зашли на хутор. Дали попить. Да и хлеба бы не мешало. Нет хлеба. Никому даже кусочка не дали, паразиты! Попрятали хлеб. Первый же день войны, и никто не знает, что будет завтра. Понял?

Пошли дальше. Опять заходим в лес. То мы шли по сосняку, а это уже начался лиственный лес: береза, граб, дубки молодые… Где-то в стороне, слышим, бой идет. Уже темнеть начало. Идем осторожно. И натыкаемся на свой собственный полк. Что такое? Что за костер дурацкий? Оказывается, наша полковая рация горит. А рация тогда ж была на лошадях, вроде как наподобие тачанки. Бумаги палят особисты, свои бумаги.

Ищем командира полка. А тут и он навстречу. Он знал меня. Я у него весной с другими бойцами крышу на доме перекрывал. Увидел — говорит: "Вовремя вы подоспели, сержант. Берите четырех ребят, будете раненых принимать". Все. Что я должен делать? Командир полка приказал. Приказ обсуждению не подлежит. Его надо выполнять. Да, а там бой идет все это время.

Начал я принимать раненых. Правда, таких чтоб сильно тяжело раненые не было. Один, это уже как тяжело раненый, попался: за гашетку пулемета держался боец, ему пуля и прошила обе руки.

Собралось их человек сорок. У того то простреляно, у того то. А жрать-то ничего нет. Жрать-то люди хотят. Они ж не знают, что там обоз с продуктами разбомбили, а остаток крестьяне растянули. Им же никто не говорил. А те, что с нами пришли, знают, но молчат. Ну, я свою сумку сахару отдал, банку консервов отдал. Там еще ребята поделились, у кого что было. Скинулись, в общем, покормили раненых.

Вдруг приказ командира полка: расходиться по ротам. Будем выходить из окружения через болото. Впереди нас, доложила разведка, большое болото. Раненые идут последними. Ну, меня не назначили их сопровождать. Назначили кого-то другого.

Бросаем технику, лошадей. А лошади у нас в полку были, Тима, я тебе скажу! Красавцы! Мощные тяжеловозы. Любое орудие пара лошадей вытаскивала. Выпрягли — отпустили в лес. Жалко.

Да-а. Подошли до болота. А ему конца не видно. Тут не то, что лошадьми не пройти, а хотя бы пеше как-то пробраться. Но другой-то дороги у нас нет. Кругом немцы. Надо идти.

Мы пробирались целую ночь. Целую ночь, как по подушке шли. Такое болото, травой заросло, корчи, блядь… Я эти Припятские болота запомнил на всю жизнь. Когда ступаешь, оно прогрузает. Для следующего шага ногу надо закидывать высоко очень. Потому что впереди бугор. Понял? Как по покрывалу шли. Если бы так пух внизу был, а покрывало сверху, — вот оно похоже. К рассвету, наконец, перешли. Там еще канава, помню, была. Я в эту канаву вскочил. А она, знаешь, все равно как мазут… Ну, ладно. Продвигаемся дальше. Наткнулись на провод немецкого телефона. Э, ребята, значит, мы еще в окружении. И здесь немец.

Выходим на село — немцы! Мотоциклы во дворах стоят, машины. Но у нас такое ощущение, что это последний немецкий рубеж. Дальше немца нет. И какой-то дурень возьми и закричи: "Ура!" Солдаты побежали вперед. Они нам как дали "Ура!", как дали! С пулеметов, с минометов! Я вижу, дурная курятина, давай правее брать, ближе к лесу. А он, падлюка, чешет по нас почем зря, — ну что ты ему сделаешь! Нас большинство там полегло, большинство! За это дурацкое "Ура!" Если бы мы подошли потихоньку до села, неожиданно ворвались, мы бы их накрыли. А то мы, почти на открытой территории, — там сосна, там сосна — закричали "Ура!" Но пуля-дура учит на бегу: левый край тоже прижался к лесу. Стали мы обходить село с двух сторон. Как сейчас помню, младший лейтенант кричит "Вперед!" Куда вперед, дуралей? Сначала надо соображать. Это мы уже в село вскочили. От одной хаты до другой перебегаем. А немец шурует, гад! И все чего-то пули ложатся впереди нас. Глаза песком забивает.