Жребий брошен - [54]

– Цезарь искрошит этих богов в щепки первым же натиском легионов! Всех их потопчет копытами своего дивного коня с человеческими ногами. Церинт, ты видел его коня?

– Видел.

– Этого коня сама Венера дала ему, чтобы быть непобедимым. У него копыта разделены на пять пальцев; такие и подковы на них прилаживают, даже с ногтями[28], ты это приметил?

– Нет, не приметил.

– Потому что разиня!

– А ты, господин, видел?

– Конечно, видел.

– Пять пальцев?

– Не вполне такие, как человеческие, а все-таки это чудо.

– Да ведь кто же знает, таким ли родился этот конь…

– А то как же?

– Слыхал я, господин, про Цезаря всякую небывальщину… мало ли болтали про него! Говорят, что он – бог, говорят – колдун, говорят – неведомо что. Цезарь любит, когда про него говорят… что бы ни врали, лишь бы не оставляли его без внимания. Колдун ли он, олимпиец ли, это не нам знать, а что он – великий хитрец – это я знаю. Может статься, он и коня-то этого смастерил нарочно.

– Как нарочно?

– Да так… если он – человек, которому нет подобного, то пусть у него будет и конь, которому тоже нет подобного… ну, и смастерил коня… родился жеребенок, как следует, с копытами, копыта у жеребят всегда мягче, чем у взрослых коней… какая же тут хитрость, если их подпилить…

– Глупости… распилишь копыто – конь издохнет.

– У нас с тобой издохнет, а вот у Цезаря не издох, а здравствует с пятипалыми ногами… недаром Цезарь все возится с греками! Никого нет на свете хитрее греков. У кого твоя мама покупает пляшущих собак и говорящих попугаев? – все у греков. Как начнет, бывало, Аминандр рассказывать о своих хитростях – конца нет.

– Больше хвастал и врал. Если греки первые хитрецы, то они же и первые лгуны. Аминандр похвастался Аврелию, что найдет его жену или узнает, что с ней сталось, а вот уж три года прошло, как он ушел от нас – нет о нем ни слуха, ни весточки. Жена его уж заупокойные бобы с его именем за свои плечи кидала… Ха, ха, ха!.. И сардинку жарила[29].

– Оттого, что Аминандр ушел к дикарям, а дикари – не люди.

– По-твоему, звери?

– И не звери. Дикари – чудовища, о них только в сказках хорошо слушать, и то, если не на ночь рассказывают.

– А мы с тобой собираемся крошить этих чудовищ, Церинт, и как мы их искрошим, чудо!.. Ничего нет страшного за Роной… я ничего не боюсь… где Цезарь, там и его Фортуна.

Фабий уснул. Целый рой светлых грез о будущих подвигах закружился над изголовьем этого прекрасного, доблестного юноши, суля ему хвалу начальства, любовь товарищей, восторг красавиц и неувядаемые лавры славы… увы!.. Судьба дала ему только последнее[30].

Глава V В Женеве

Цезарь провел вал в десять миль длиной от озера Леман до Юрских гор, отделявших земли гельветов от племени секванов; в вышину этот вал имел шестнадцать футов, перед ним был еще ров. Приготовившись таким образом к обороне, Цезарь дал, наконец, свой ответ гельветам – полный отказ в дозволении пройти землями аллоброгов.

Дикари пытались перейти Рону, но были отражены стрелами стражи. Они удалились в землю своих союзников секванов, намереваясь напасть на сантонов, живших близ города Тулузы, принадлежавшего римлянам.

Узнав через лазутчиков о таком маневре дикарей, Цезарь поручил охрану вала легату Лабиену и внезапно уехал.

У Цезаря не было ни одного задушевного друга; он имел девизом – «Кто мне не враг, тот друг» – то есть показывал расположение ко всякому, кто не ругал его в лицо, но никому не открывал свою душу, не доверял своих заветных дум.

В юности он пил вина очень мало, а теперь, состарившись, пил только воду.

Выпытать у него что-нибудь на пирушке не было возможности. Он нередко казался болтуном, балагуром, доступным увлечению, но только казался, а на самом деле вовсе не был; под личиной веселости и влюбчивости у него таился холодный расчет, в который никто не мог проникнуть.

Куда он уехал? Зачем? Скоро ли вернется? – никто в Женеве не знал.

Время шло. Солдаты римской армии скучали в Женеве, развлекаясь азартной игрой, ухаживанием за хорошенькими женщинами и кулачными боями с аллоброгами.

Фабий успел влюбиться в Адэллу-маркитантку и спускал деньги, играя с друзьями на ее счастье, как прежде у Цитерис, к недоумению своего верного Разини, считавшего самой хорошенькой из женевских женщин Беланду, дочь Друза.

Все, что касалось Беланды, представлялось Разине в самом лучшем цвете. И пиво, и закуска, и помещение в таверне Друза казались ему лучше других, потому что их подавала Беланда, но увы!.. Часто посещать эту таверну он не мог – денег не было. Да и зачем ходить туда Разине!.. Белокурая плутовка не показывала ему ни малейшего знака расположения, несмотря на все его заигрывания, и только мучила его своими насмешками.

Фабий был любим своими товарищами как забавный балагур, бесшабашный кутила, которому все нипочем в хмельную минуту. Влезть, рискуя сломать шею, на высокое дерево или скалу, куда никто не влезал, принять пари, выполнение которого в случае проигрыша никому не под силу, сесть на лошадь, на которую по ее строптивости никто не садился, – такие подвиги Веселый Воробей совершал в угоду товарищам без отговорок.

Прекрасный лицом, щедрый на подарки, безумно отважный, постоянно веселый и щегольски одетый, Фабий привлек к себе всех; женевские аллоброги полюбили его не меньше, чем римляне.