Жребий брошен - [36]

Чтобы повторно жениться по тогдашним законам следовало послать жене разводное письмо, а послать его было некуда – Аврелий не знал, где находится его жена. Если Амариллу увез дикарь за Рону, то ее нечего разыскивать – Галлия велика и никому не известна. Это страна чудес, доступная только самым смелым работорговцам.

Не имея возможности ни послать жене разводное письмо, ни доказать ее смерть или измену, Аврелий остался ни вдовцом, ни холостяком. С решимостью практика, одаренного здравым смыслом в большей степени, чем мечтательною чувствительностью, он старался не думать о своем смешном положении в обществе, уехал в Помпею и стал служить отечеству в звании сенатора этого города.

Дед и родители Амариллы потужили о ее слишком раннем вступлении в категорию скандалисток, но вспомнили свои былые подвиги такого же рода и махнули рукой – не нам-де укорять ее этим.

Молодой Фабий, заманенный письмом Амариллы к Цитерис, попался без борьбы в сети интриганки и сделался игроком. Скоро легкомысленный мальчик запутался в долгах до того, что родители отказались платить за свое единственное детище, чтобы самим не сделаться нищими. Фабий не говорил и не думал об Амарилле, примкнув самым тесным образом к кружку Цезаря, бывшего также неоплатным должником.

Цезарь, однако, делал долги отнюдь не для оплаты пиров. Он нарочно запутывал свои дела, рассчитывая, что в роковое время кредиторы не дадут его в обиду и сделаются самыми усердными его приверженцами, чтобы не потерять денег из-за его гибели. Этот расчет, доказывая гениальность Цезаря, оказался верным, тогда как молодые люди, подобные Фабию, только портили этим свою карьеру, закабаляясь к Цезарю в полное рабство, но называясь при этом его друзьями.

Таким образом Цезарь сделался главою большой группы неоплатных должников, как был до него Катилина, но он, решив принять наследство заговорщика, – стезю мятежей – действовал совсем иначе. Цезарь не играл роль властителя, не связывал своих приверженцев никакими клятвами, не сулил им золотых гор, не приманивал чернь несбыточными обещаниями равенства и уничтожения долгов. Нет, Цезарь говорил, что будет всю жизнь поступать, как лучше – вот и все.

Он умел обласкать каждого, даже своих противников; раздавал щедрую милостыню, хлопотал в суде за своих приверженцев, обещал всем свою помощь, но при этом не шумел громкими фразами, как Катилина, не окружал себя таинственной обстановкой в подземных притонах, не водился с контрабандистами и наемными убийцами.

Не занимая никакой важной должности и не совершив никакого подвига, Цезарь был уже любим в Риме больше всех. Понятно, что, сделавшись консулом, он стал народным кумиром с безграничной властью, хоть и не выказывал до времени этой власти.

Фабий нередко мечтал о Цезаре, видя в нем героя, полубога, мечтал о том времени, когда этот герой сбросит маску скромности и совершит подвиги на удивление всему миру. В чем будут заключаться эти подвиги, Фабий, конечно, не мог предугадать, но был уверен в гениальности кумира и обожал его, готовый броситься в огонь и в воду, лишь бы лучи ореола славы Цезаря осветили и его личность.

Аврелий, бывший гораздо старше своего родственника, глядел на арену мира и ее героев скептическим оком опытного человека. Не делая долгов, а напротив, сам не прочь дать взаймы на выгодных для себя условиях, не любя пиров с присутствием особ вроде Цитерис, не играя в азартные игры, не держа пари на бегах, он не имел никакого влечения к кружку Цезаря.

Аврелия не тянуло в бурный водоворот деятельности с заманчивой, но неверной перспективой будущей славы, похожей на журавля в небе. Он довольствовался тем, что могло дать ему настоящее, не мечтая о будущем. Целых двенадцать лет своей жизни он провел в походах, но не желал сам командовать даже малым отрядом, сознавая всю тяжесть ответственности вождей, обязанности которых он, по своей честности, не мог бы нести кое-как подобно другим.

Аврелий не стремился к выслугам и отличиям, довольный внутренним сознанием принесенной им пользы общему делу. Он был полон надежд на карьеру, но эта карьера не представлялась ему, как Фабию, в виде лавровых венков и триумфальных колесниц или в виде геройской смерти с вечною памятью в летописях. Аврелий видел свою карьеру во всеобщем уважении за полезные, хотя и не громкие подвиги.

– Сломаешь ты себе шею! – не раз говорил он Фабию, когда тот выражал ему свои надежды.

Такая разница во взглядах и стремлениях и прежде нередко бывала причиною споров между этими двумя родственниками. Теперь же, когда Фабий завяз в долгах у Цезаря и Цитерис, он совсем отдалился от Аврелия, чтобы не слышать нравоучений.

Итак, исчезнувшая Амарилла была почти совсем забыта родными. Зато много думали о ней два существа чужие для беглянки по крови, но близкие сердцем. Одной из них была молочная сестра Гиацинта, горевавшая до такой степени, что даже иногда забывала дожевать недоеденный пряник или пятый раз за день напомадить свою масленую голову.

Другим был старик Аминандр, оруженосец Аврелия. Он имел страсть к улаживанию чужих дел и смолоду до седины постоянно совался и вмешивался куда только мог, прошеный и непрошеный, лишь бы иметь возможность потом хвастаться, что без меня-де вы не обошлись и если бы не я, то… и т. д. Переходя в течение своей долгой жизни с места на место и от одних господ к другим, он приписывал себе одному решительно все, что ни совершалось в государстве римском хорошего и в малом и в большом размере за последнее время.