Жребий брошен - [72]

— Жалко, сгниет все это лет за триста в труху, и не увидит больше никто. Даже следов, кроме слюдяной крошки, не останется, — пробормотал Олег и тут же получил тычок меж лопаток:

— Заткнись, уродец!

Боль пробежала по всему телу, от плеч до пальцев на ногах, и Олег понял, что не парализован — чувствительность сохранилась. В общем, когда ему опять наденут петлю и поставят на цыпочки — пару часов он продержится. А может, и нет — сейчас ведун не падал только потому, что с двух сторон его поддерживали воины.

— Великий Раджаф! — неожиданно сложился пополам старший. Остальные ратники тоже склонили головы.

Спустя несколько мгновений из-за изгиба стены появился уже знакомый путникам мужчина с вытянутым лицом. Голову его венчал большой тюрбан, увенчанный крупным кристаллом горного хрусталя. Халат правителя очень походил на тот, в котором он сдавался в плен, но только теперь он был темно-зеленого цвета, с голубой шелковой вставкой на груди.

Правителя сопровождали двое стариков пониже ростом, в тюрбанах без всяких украшений, в халатах из атласа, но какого-то серого, бесцветного. Зато старцы были седовласы и длиннобороды.

— Я знаю, вы стремились во дворец богов, чужеземцы, — остановился перед пленниками Раджаф. — Можете радоваться, вы в него попали.

— Красивое место, — ответил Олег. — Нас повесят здесь, или лобное место где-нибудь на задворках?

— Ты торопишься умереть, чужеземец?

— У меня все так болит, Раджаф, что, чем скорее, тем лучше. Коли все равно помирать, то хоть такая радость.

— Великий Раджаф! — опять схлопотал удар по лопаткам ведун.

— Похоже, вы считаете меня кровожадным чудовищем, чужеземцы? — милостиво улыбнулся правитель. — Это ложь. Не знаю, что вам наговорил мой брат, но это именно он изгнан из страны за служение злу, за поклонение богу смерти.

Правитель резко повернулся, взмахнув полой халата, прошелся перед пленниками, остановился, вперив взгляд в ковер.

— Вы считали, что служите добру, но на самом деле служили на стороне зла. Разве вы не уразумели этого, когда получили под свою руку войско из мертвецов? Я понял, что вы обмануты, когда вы приняли присягу от жителей Кивы. Ведь ты, воевода, по уму, перебить их всех должен был, опосля оживить, да в войско свое принять. Но ты, заместо того, чтобы себя усилить, свободу и счастье им пообещал, да в целости селение оставил. И с Ламью так же, и с Птухом, и с Аналарафом. Тысячи смертных, что на службу себе мог обратить, живыми оставил! Однако же, что обманут ты, после первого города я понял. Что добро в твоем сердце и совесть живы, а злу вселенскому ты по ошибке служить присягнул. Ведь так, чужеземец?

— У меня есть хороший способ определить, где зло, а где добро, великий Раджаф. По тому, как правители к людям относятся. Когда Аркаим взял пленника, то был тот принят с уважением, не побит, не связан, не ограблен, чести никак не лишен. Доставлен к границам страны в целости и сохранности. Пленники же Раджафа связаны, побиты, брошены в яму и голодны страшно. Так кто же из вас зло, а кто добро, правитель?

Великий Раджаф повернул голову, задумчиво окинул взглядом старшего воина.

— Я не был пленником Аркаима, чужеземец. Я был твоим пленником. И знал, что ты не станешь глумиться над тем, кто доверился тебе и твоей власти… Хотя, конечно, это мало что меняет. Квамен, разрежь их путы.

— Да, господин.

Старший вынул нож, зашел. Олегу за спину Хватка на руках ослабла, и Середин… тут же распластался на полу.

— Твои люди умеют вязать пленников, великий Раджаф, — простонал он. — Хоть с веревками, хоть без них, а все равно беспомощен, как половая тряпка.

— Они знают свое дело, чужеземец.

— Скажи, великий Раджаф… Ты как мыслишь — война закончена или еще идет?

— Ты здесь, твое войско истреблено. — Правитель изволил отойти от ковра и приблизиться к собеседнику. — Кому теперь воевать? Значит, закончена.

— Коли так, то и пленных быть не должно. Ты уж реши, будь любезен. Коли считаешь, что мы преступники, тогда вешай, и дело с концом. Коли считаешь гостями, тогда отдохнуть дай, умыться. Напои, накорми, а потом речи веди мудрые.

— Видимо, ты сильно страдаешь, коли так просишь смерти, чужеземец, — поджал губы правитель. — Ларак, осмотри его.

Один из старцев опустился рядом с Олегом, быстрым движением вспорол рубаху. Олег даже не понял, чем. Провел прохладной ладонью ему от соска к соску, стукнул подушками пальцев по грудине, вынудив ведуна вскрикнуть от боли.

— Это всего лишь ушиб, великий, хотя и сильный. Ребра и кости целы. Исцелить это можно за два десятка дней, но снять боль — за пару часов.

— Отдаю их тебе, ученый Ларак, — решил правитель. — Отмой их, переодень, накорми. Даю тебе три часа. После этого они должны стоять на ногах и не просить о смерти, как о милости. Ты меня понял, Ларак?

— Все будет исполнено, великий, — почтительно поклонился старик. — Стража, берите их и тащите в моечную.

О степени уважения каимцев к своим пленникам можно было судить и по тому, что поволокли их — спасибо, под мышки, а не за ноги, — не в какую-нибудь баню или хотя бы ванную, а во влажную, поросшую плесневелым грибком и наполненную паром комнату, где полсотни румяных упитанных баб отбивали, выполаскивали, натирали щелоком белье, рубахи, штаны и прочее тряпье. Здесь пленников и помыли — путем обливания из ведра теплой водой, растирания все тем же щелоком и повторного обливания. Любовод и холоп после этой процедуры смогли встать на ноги, а вот Олега все равно пришлось нести — двое стражников доставили его на скрещенных руках в небольшую комнату, устланную ковром, с разукрашенной цветами кошмой на стенах и набранным из сосновых стволиков потолком. Вход находился, как принято в здешних землях, в потолке, свет струился через узкую прорезь у самой стены.