Жозеф Бальзамо. Том 2 - [226]

Жильбер, чей капитал к этому времени сократился до четырех ливров десяти су, вырвал эту страницу, которую оставил у себя как драгоценность, а роман продал книгопродавцу за три ливра. Теперь он мог идти дальше; через три дня вдали показался Гавр; на закате он увидел море.

Его башмаки не гармонировали с обликом беспечного молодого человека, щеголяющего днем в шелковых чулках по городским улицам; но Жильберу пришла в голову еще одна мысль. Он продал свои шелковые чулки, вернее, выменял их на пару башмаков, отличавшихся безупречной прочностью. Правда, их нельзя было назвать щегольскими.

Последнюю ночь он провел в деревне Арфлер, где его приютили и накормили за шестнадцать су. Там он впервые в жизни отведал устриц. «Блюдо богачей досталось последнему бедняку, — сказал он себе. — Воистину, Бог всегда творил добро, а человек — зло, как писал Руссо».

13 декабря в десять часов утра Жильбер вошел в Гавр и с первого взгляда заметил «Адонис», прекрасный бриг водоизмещением в триста тонн, покачивавшийся в гавани.

На борту не видно было ни души. Жильбер храбро поднялся по сходням. К нему приблизился юнга и спросил, что ему надо.

— Где капитан? — осведомился Жильбер.

Юнга подал знак кому-то, кто находился на нижней палубе, и вскоре голос снизу прокричал:

— Пускай он спустится.

Жильбер спустился. Его провели в каюту, всю обшитую красным деревом и обставленную строго и просто.

Бледный, порывистый человек лет тридцати с живым и тревожным взглядом листал газету, сидя за столом красного дерева.

— Что вам угодно, сударь? — спросил он.

Жильбер знаком показал, что не хочет говорить при юнге, и юнга тут же исчез.

— Вы капитан «Адониса», сударь? — промолвил Жильбер, не теряя времени.

— Да, сударь.

— Значит, это письмо адресовано вам.

И он протянул капитану письмо Бальзамо.

Едва капитан увидел подпись, как вскочил на ноги и, просияв приветливой улыбкой, пылко воскликнул:

— А, так вы тоже… И так молоды! Прекрасно, прекрасно!

Вместо ответа Жильбер поклонился.

— Вы направляетесь?.. — осведомился капитан.

— В Америку.

— Когда?

— Вместе с вами.

— Прекрасно. Значит, через неделю.

— Но что же мне делать все это время, капитан?

— У вас есть паспорт?

— Нет.

— Тогда возвращайтесь на борт нынче же вечером; днем прогуляйтесь куда-нибудь за город, например, в Сент-Адресс. Ни с кем не вступайте в разговоры.

— Мне надо поесть; у меня кончились деньги.

— Вы будете обедать на борту; сегодня вечером поужинаете.

— А потом?

— На землю вы уже больше не вернетесь; будете скрываться здесь и до отплытия уже не увидите неба. Когда выйдем в открытое море, получите полную свободу.

— Хорошо.

— Итак, сделайте сегодня все, что вам нужно сделать.

— Мне необходимо написать письмо.

— Напишите.

— Где?

— За этим столом. Вот перо, чернила, бумага; почтовое отделение вы найдете в предместье, юнга вас проводит.

— Благодарю вас, капитан.

Оставшись один, Жильбер написал коротенькое письмо и снабдил его таким адресом:

«Париж, улица Цапли, 9, первые ворота, считая от улицы Платриер, мадемуазель Андреа де Таверне».

Потом он сунул письмо в карман, съел то, что принес ему сам капитан, и, сопровождаемый юнгой, пошел на почту, откуда отправил письмо.

Весь день Жильбер любовался морем с утесов.

Ночью он вернулся. Капитан поджидал его и впустил на борт.

162. ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ» ЖИЛЬБЕРА

Филипп провел ужасную ночь. Следы на снегу со всей очевидностью доказывали, что кто-то проник в дом и похитил ребенка. Но кого обвинять? У него не было никаких улик.

Филипп так хорошо знал своего отца, что заподозрил его в участии в этом деле. Г-н де Таверне считал, что отец ребенка — Людовик XV; для него ребенок был драгоценным живым свидетельством того, что король изменил г-же Дюбарри. По всей видимости, барон полагал, что рано или поздно Андреа снова войдет в милость и тогда готова будет любой ценой вернуть себе средство к грядущему преуспеянию.

Эти размышления, основывавшиеся на знании отцовского характера, который совсем недавно проявил себя во всей красе, немного утешили Филиппа: он решил, что сумеет вернуть ребенка, поскольку знает похитителей.

Итак, он подкараулил в восемь утра доктора Луи и, прохаживаясь с ним по улице взад и вперед, рассказал ему о чудовищном событии минувшей ночи.

Доктор был человек здравомыслящий: он осмотрел следы в саду и по размышлении пришел к выводу, что предположения Филиппа похожи на правду.

— Я знаю, что за человек барон, — сказал он, — и полагаю, что он способен на эту низость. Но не может ли быть такого, что младенец был похищен под влиянием иных, более непосредственных побуждений?

— Каких, доктор?

— Его мог похитить отец.

— Да, я тоже об этом думал! — воскликнул Филипп. — Но у этого несчастного нет ни гроша за душой; он сумасшедший, фанатик; сейчас он в бегах и, скорее всего, боится даже моей тени. Не будем обманываться, доктор, презренный негодяй совершил это преступление случайно; но теперь, когда ярость моя уже проходит, хоть я по-прежнему ненавижу этого злодея, я предпочел бы никогда больше его не встречать, не то я убью его. Полагаю, что его терзают угрызения совести, и в этом его наказание; надеюсь, что голод и бродяжничество отомстят ему за меня не хуже, чем моя шпага.