Жозеф Бальзамо. Том 2 - [209]

Между тем шаги и свет приближались. Жильбер видел и слышал, не доверяя ни зрению, ни слуху; но в тот миг, когда юноша приблизился к жалюзи, желая заглянуть внутрь, оно внезапно отворилось; толчок отбросил его в сторону, он громко вскрикнул и упал на колени.

Не удар, а зрелище, открывшееся ему, свалило его с ног: в этом доме, который он полагал безлюдным, у этой двери, в которую он стучался, не получая ответа, ему предстала Андреа.

Девушка, а это была именно Андреа во плоти, тоже вскрикнула; потом, оправившись от испуга, который, судя по всему, был невелик, потому что она кого-то ждала, Андреа спросила:

— Кто там? Кто вы такой? Чего вам надо?

— Ах, простите, простите, мадемуазель! — пролепетал Жильбер, смиренно склонившись чуть не до земли и пряча лицо.

— Да ведь это Жильбер! — воскликнула Андреа с изумлением, в котором, однако, не слышалось ни страха, ни ярости. — Жильбер в этом саду? Зачем вы сюда пришли, друг мой?

Такое обращение болезненно отозвалось в самой глубине души молодого человека.

— Ах, не убивайте меня вашим презрением, мадемуазель, — волнуясь, начал он. — Смилуйтесь надо мной, я столько перестрадал!

Андреа смотрела на Жильбера удивленно, явно не понимая, в чем причина такого уничижения.

— Прежде всего, — обратилась она к нему, — поднимитесь с земли и объясните, как вы сюда попали.

— Ах, мадемуазель, — воскликнул Жильбер, — я не встану, пока вы меня не простите!

— Что вы такого сделали, чтобы мне вас прощать? Говорите же, объяснитесь; уж во всяком случае, — с печальной улыбкой продолжала она, — вина ваша, надо думать, невелика, а потому простить вас будет не трудно. Кто дал вам ключ? Филипп?

— Ключ?

— Ну да, мы с Филиппом условились, что в его отсутствие я никому не стану отворять, а раз вы сюда проникли, то, надо думать, впустил вас Филипп, если, конечно, вы не перемахнули через стену.

— Ваш брат, господин Филипп? — пролепетал Жильбер. — Нет, нет, это не он; но дело вовсе не в вашем брате, мадемуазель; так, значит, вы не уехали? Значит, вы не покинули Францию? О, счастье! О, счастье, на которое я не надеялся!

Жильбер приподнялся на одном колене и, воздев руки к небу, возблагодарил Господа в странном приливе благочестия.

Андреа наклонилась к нему и с беспокойством сказала:

— Вы словно не в своем уме, господин Жильбер, и вы сейчас порвете мне платье; ну отпустите же мое платье; прошу вас, отпустите мое платье, и давайте покончим с этой комедией.

Жильбер встал на ноги.

— Вот вы уже и гневаетесь, — сказал он, — но мне не на что сетовать, я это заслужил; я знаю, что не таким образом следовало мне предстать перед вами; но поверьте, я не знал, что вы живете в этом павильоне; я думал, что он пуст, безлюден; меня привлекли сюда только воспоминания… И только случайно… Право, я и сам не знаю, что говорю; простите меня; я хотел сперва обратиться к господину барону, вашему отцу, но он тоже исчез.

Андреа нетерпеливо шевельнулась.

— К моему отцу? — переспросила она. — При чем тут мой отец?

Ее слова ввели Жильбера в заблуждение.

— Ах, я слишком боюсь вас, — сказал он, — хотя и впрямь лучше было бы, я понимаю, уладить все между нами двоими: это самый надежный способ загладить содеянное зло.

— Загладить? О чем это вы? — удивилась Андреа. — И какое это зло надлежит загладить?

Жильбер устремил на нее взор, полный любви и смирения.

— Не гневайтесь, — промолвил он. — Я знаю, какое безрассудство с моей стороны поднять глаза столь высоко; но несчастье уже свершилось.

Андреа не шевельнулась.

— Даже, если угодно, злодеяние, — продолжал Жильбер, — да, злодеяние, потому что я воистину великий преступник. Но верьте, мадемуазель, в этом преступлении виновата судьба, а не мое сердце…

— Ваше сердце? Ваше преступление? Судьба?.. Вы с ума сошли, господин Жильбер, и я вас боюсь.

— О, не может быть, чтобы я, столь почтительный, обуреваемый такими муками совести, столь смиренно склонившийся перед вами и молитвенно простирающий к вам руки, внушал вам иные чувства, кроме жалости! Мадемуазель, выслушайте меня; перед Богом и людьми я беру на себя священные обязательства; да будет вся моя дальнейшая жизнь посвящена искуплению минутной ошибки; я уповаю на то, что грядущее счастье изгладит из вашей памяти все минувшие горести. Мадемуазель…

Жильбер запнулся.

— Мадемуазель, прошу вашего согласия на брак, который освятит преступные узы.

Андреа отступила на шаг.

— Нет, нет, — продолжал Жильбер, — я не безумец; не убегайте от меня, не отнимайте у меня свои руки, которые я покрываю поцелуями; будьте милосердны, сжальтесь надо мной, согласитесь стать моей женою.

— Вашей женой? — вскричала Андреа, которой показалось, будто она сама сходит с ума.

— Да, — с душераздирающими рыданиями продолжал Жильбер, — о, скажите, что простили меня за ту кошмарную ночь; скажите, что мое посягательство внушает вам отвращение, но не отвергайте моего раскаяния; позвольте любви моей, которую я так долго таил, оправдать мое преступление.

— Презренный! — вскричала Андреа, обезумев от ярости. — Так это был ты? О Господи! Господи!

И Андреа обхватила голову обеими руками, стиснув ее и словно пытаясь унять смятенный рассудок.