Жорж Санд - [166]

Жюльетта и ее дочь Алиса, прозванная Топаз, сделались постоянными спутницами госпожи Санд; с Зтими двумя подругами она ездила в Фекамп, в Дьепп, в Жюмьеж. Именно Жюльетта и ее «жених» — республиканец, похожий на доброго пса, — Эдмон Адам сопровождали Жорж Санд на выставку 1867 года.

Дневник Жорж Санд, 22 сентября 1867 года: Вчера мне попался превосходный кучер, сегодня он снова приехал за мной. Я еду к Жульетте — она живет очень высоко! Но зато у нее очаровательное маленькое гнездышко и прекрасный вид из него. Мы отправляемся на выставку — Адам, Тото и я. Китайский гигант великолепен, это для варваров — Аполлон. Ужасный китайский карлик; некрасивая китаянка — у нее такой вид, как будто ей страшно надоели глупости, которые ей говорят. Какая же теперь глупая и грубая публика!.. Сальвиати. Румынские костюмы. Бананы, мороженое. Обед у Жюльетты; очень мило. Возвращаюсь в 10 часов, правлю «Кадио»…

Жюльетта уехала на зиму в Гольф-Жуан. Вилла Брюйер, подаренная ей родителями, была по соседству с Гран-Пэн, владением «доброго пса». Госпожа Санд приняла приглашение, и жизнь на вилле Брюйер протекала очень приятно. Погода была превосходная; вилла комфортабельная и светлая. Эдмон Адам, которого Санд называла «мой хороший уа-уа», так же как и его будущая жена, предался всей душой своему старому и знаменитому другу. Вместе с Жорж Санд прибыла и вся ее свита: Максим Плане, Эдмон Плошю, который каждый вечер рассказывал о своем кораблекрушении и о том, как его спас альбом с фотографиями; и Морис, «трогательно, отечески обращавшийся со своей матерью, — заботился о ней, развлекал и охранял ее». Лина, беременная третьим ребенком, осталась одна в Ноане. «Она вот-вот должна родить, — говорила Санд, — и чтобы Соланж не испортила мне пребывание здесь (ведь Соланж боится одного Мориса), Лина сама захотела, чтобы ее муж меня сопровождал». У Соланж в это время была связь в Каннах с каким-то иностранным принцем; госпоже Санд не хотелось с ним встречаться. Морис очень нравился хозяевам; они находили, что в нем есть и талантливость и жизнерадостность. Его прозвали Сержант, потому что он унаследовал от маршала Саксонского страсть к военному делу. Завтраки на свежем воздухе, экскурсии в Валлори, «целую деревню горшечников, очень интересную»; прогулки на лодке, собирание растений; изучение ладанника, мастиковых деревьев, душистого вереска, толокнянки, анемонов; погоня за насекомыми; игра в крокет или в шары — в саду; вечерами игра в почту, рассказывание всякой чепухи, музыка; каждый день был полон такими наивными развлечениями.

Веселая ватага совершала недалекие поездки в Ниццу, Канны, Ментону, Монако. В Монте-Карло, в казино Морис разыгрывал из себя наивного беррийца и приставал к людям, рассказывая им, что он крестьянин, что он приехал играть, но не знает, как за это взяться. Одни называли его дураком: другие давали ему советы; его спутники умирали со смеху. Кончилось тем, что полиция выгнала их из игорного зала. Госпожа Санд веселилась: «В других она любила еще молодость, но в себе обожала старость — этот счастливый возраст, когда можно быть только другом, матерью и бабушкой». Эта совместная жизнь давала столько радости, что строили планы и впредь жить сообща: основать аббатство Тел ем, объехать в фургоне Францию. Ватага стала армией. Жорж Санд была полковницей, Морис — Сержантом, Плошю и Плане — стрелками, Адам горожанином, Жюльетта — маркитанткой. Уже перед отъездом Морис произвел маркитантку в чин подполковницы, и госпожа Ламбер очень этим гордилась. Расстались, унося в сердце милые и веселые воспоминания, и поклялись встретиться в Ноане, куда Жорж спешила, чтобы обнять родившуюся в ее отсутствие новую внучку, Габриель Санд.

Глава третья Ноан перед войной

После свадьбы, в июле 1868 года, Адам и Жюльетта появились в Ноане. С ними был их спутник по поездке — американец Генри Гаррис, надоедавший им тем, что педантично играл роль чичероне, а еще тем, что этот Христофор Колумб навыворот считал, что Берри открыл он. Но так или иначе они полюбили поэтичность этого дома. Вечерами, глядя через открытое окно на звездное небо, вдыхая вливающиеся в дом запахи сада, они слушали Санд, прекрасно исполнявшую Моцарта и Глюка. С портрета работы Лa Тура, висевшего на стене, на них смотрел маршал Саксонский в сверкающих латах, в пудреном парике; а с другого портрета — прекрасная Аврора Кёнигсмарк, на которую так был похож Морис. «Предки производят на вас впечатление», — смеясь, сказал Морис Жюльетте. Она согласилась. Королевская кровь в соединении с простотой семейства Санд удивляла эту республиканку.

На следующий день состоялся праздник Бабушки. Морис стрелял из пушки; каждый подносил букет полевых цветов. Вечером было дано представление марионеток. Лучше всех описала их Жюльетта, давно уже ими интересовавшаяся:

Мы знали их по именам, прежде чем увидели: Баландара, Деревянного петуха, капитана делла Спада, Изабеллу, Розу, Селесту, Иду, всех, всех… Мы в вечерних туалетах, декольтированные, как на премьере. Повсюду висят программы вечера. Марионетки представляют «Алонзи Алонзо — внебрачный ребенок, или Разбойники из Лас Сиеррас». Морис работал двадцать ночей, чтобы на один час развлечь свою обожаемую мать… Наконец торжественный момент наступает. Мы проходим очень серьезно, церемониальным маршем, в том порядке, который указывает госпожа Санд. Входим в залитый светом театральный зал, которого до этого момента мы не видели. Налево большая сцена для представления комедий; напротив нее — театр марионеток, с изумительным занавесом, нарисованным, конечно, Морисом. Занавес поднимается; в глубине сцены — декорация с необыкновенной перспективой. Мы переносимся в Испанию, в Лас Сиеррас. Мы предупреждены, что имеем право подавать реплики актерам, что действие и сама развязка могут быть подсказаны зрителями. Морис признает только этот вид одобрения публики.