Жорка Блаженный - [24]
Баламут шагнул в сторону Красавицы, вытянул шею, поднял верхнюю губу, негромко заржал и принялся нюхать…
Красавица, выгнув шею и слегка оттопырив перебинтованный хвост, терпеливо ждала, косясь на него левым глазом.
Втянув раздутыми, мягкими, округлившимися ноздрями зовущий запах, жеребец прыгнул на кобылу, и Каллистратыч, отведя хвост Красавицы, намеревался направить ему, как налетевший ветерок поднял серебристый галстук зоотехника — и галстук прильнул широким треугольником к набухшему зеву ожерелья Красавицы…
Голова ошарашенного зоотехника в мгновения лошадиной любви находилась почти между молотом и наковальней…
Мы долго хохотали, оглядываясь на Каллистратыча, и Рыжко косил на нас правым глазом, мотая головой и отфыркиваясь.
— В прошлом году, — улыбался возница, — у нас другой жеребец был, Огонек, и Каллистратыч как-то не перебинтовал кобыле репину, и жеребец в азарте так порезал о волосы свою штуковину, что пришлось выбраковать.
— А у нас на зоне, — поддержал брательник, — один зек перешел работать на лошадь, а ездить надо было через лес. Ну вот, поехал он в первый день, а кобыла недалеко от лагеря остановилась у пенька. Он хлестал ее, а она ни с места. Вернулся на хоздвор, рассказал Куму… Оказывается, зеки, кто раньше работал на кобыле, приучили ее к любви у пенька. Не пойдет дальше, пока не полюбят.
Мы опять загоготали, а Рыжко вновь замотал головой и начал фыркать.
Ехали медленно, часто шли рядом с телегой, и Паша, останавливая Рыжко, гладил и целовал его в бархатный нос.
Приближение родины вливало в нас струю грусти и веселья.
Иногда мы разбредались по лесу, и Назар Наумович ждал нас, кормя свежей травой Рыжко.
Когда в очередной раз тронули, на жизнь стал жаловаться: Васильевку разорили, а такая крепкая деревня была. Веселее тогда жили.
— Много в райцентре Васильевских? — спросил Паша.
— Да почти половина. А остальные по соседним деревням разъехались. Ты помнишь Саньковых?
— А как же. Дядя Дима и тетя Соня.
— Похоронили недавно. Тут целая трагедия разыгралась. У них два сына… Ты с ними учился?
— Учился, — поддержал брат. — Они младше меня.
— Ну вот, когда колхоз расформировали, Саньковы тоже в райцентр переехали. Оба сына институт закончили, там и остались. Димитрий сыновьями гордился. «Образованные, — говаривал, — инженеры!» Софья-то, когда пошла на пенсию, попивать стала. Все самогон гнала. Да и Димитрий причащался. А по весне Софья напилась и стала исповедоваться: так и так, Димитрий, грешна я, оба сына не от тебя. Он не мог такого перенести и пристрелил ее из ружья. Написал письмо, все объяснил и вторым патроном себя… Вот, спрашивается, нужна такая правда? Зачем, старая дура, мужу в этом исповедовалась? Пошла бы в церковь, к батюшке… Да не верующая была. Сейчас перестройка, столько на людей правды, как помоев, вылито, но ведь некоторые истинно в коммунизм верили, и таким людям, что, как и Димитрию, стреляться?..
— От кого у тети Сони сыновья-то? — спросил Паша.
— Кто его знает. Они в Васильевку приехали с детьми. У нас на работе есть поэт, так складно сочиняет, много читает, и он сказал, что на эту тему, ну, о правде, поэт Есенин написал:
Молча ехали по песчаной дороге. Темнело. На душе неспокойно. Назар Наумович ласково покрикивал на состарившегося Рыжко: «Давай-давай, родимой!»
Когда въехали в лес, сдавило сердце. Я огляделся по сторонам. Ведь это то место, где в детстве напугался волков! Тогда возвращались с сабантуя после убийства отца. И стало так страшно! Все повторялось: также едем на Рыжко; я, как и в детстве, сижу на телеге, а Назар Наумович говорит коняге точно такие же слова… Господи! Меня бросило в жар. Лес стоял темной стеной, и показалось: в кустах мелькнула большая собака, а может быть, волк. Назар Наумович чиркнул спичкой, прикурил, а мне вспомнились огоньки спичек в тот роковой вечер, когда мужики жгли их, пугая волков. На мгновение потерял сознание, в голове ударил колокол и раздался вой волков. Пришел в себя и вытер со лба пот. Я не чувствовал тела, пропал страх, и на душе стало легко-легко.
Вот и Васильевка, вернее, то место, где когда-то стояла деревня.
Назар Наумович подъехал к единственному уцелевшему дому, стоящему на берегу реки.
— Вот и все, что осталось от Васильевки. Рыбаки да охотники сюда заглядывают, ну и я летом хозяйничаю.
Долго сидели у костра, пили самогонку и ели ароматную уху. А когда легли спать, впервые от спиртного не болела голова.
Утром, чуть свет, поднялись, побродили по лесу, прошлись вдоль речки и завернули на кладбище. Кладбище заросло, но могилки нашли быстро; постояли, помянули добрым словом отца и мать и, похлебав ухи, тронули в райцентр.
Билеты соседка нам купила. Мы еще повидались с родственниками и на следующий день поехали в аэропорт.
Мой самолет улетал раньше, и брат проводил меня, обещая помочь обменять квартиру.
Едва зашел домой, зазвонил телефон.
— Ты где пропадал? — взволнованный голос Вики.
Я объяснил.
— Завтра вечером жду у Татьяны.
Женщины встретили меня восторженно и открыли бутылку коньяка. Пил наравне, и второй раз не болела голова.
У Габышева есть два дара - рассказчика и правды, один от природы, другой от человека.Его повествование - о зоне. Воздухом зоны вы начинаете дышать с первой страницы и с первых глав, посвященных еще вольному детству героя. Здесь все - зона, от рождения. Дед - крестьянин, отец - начальник милиции, внук - зек. Центр и сердце повести - колония для несовершеннолетних Одлян. Одлян - имя это станет нарицательным, я уверен. Это детские годы крестьянского внука, обретающего свободу в зоне, постигающего ее смысл, о котором слишком многие из нас, проживших на воле, и догадки не имеют.Важно и то, что время не удалено от нас, мы его еще хорошо помним.
«Одлян, или Воздух свободы» — роман о судьбе подростка, отбывающего наказание в воспитательно-трудовых колониях и там, в зоне, постигающего смысл свободы. Время действия — конец 60-х — начало 70-х годов. Книга эта — жестокое и страшное повествование, реквием по загубленной жизни. Роман был опубликован за рубежом, во Франции попал в число бестселлеров.Роман «Из зоны в зону» продолжает тему «Одляна…».Жорка Блаженный из одноименного дневника-исповеди предстает великомучеником социальной несправедливости: пройдя через психиатрическую больницу, он становится добычей развращенных девиц.
Рассказы букеровского лауреата Дениса Гуцко – яркая смесь юмора, иронии и пронзительных размышлений о человеческих отношениях, которые порой складываются парадоксальным образом. На что способна женщина, которая сквозь годы любит мужа своей сестры? Что ждет девочку, сбежавшую из дома к давно ушедшему из семьи отцу? О чем мечтает маленький ребенок неудавшегося писателя, играя с отцом на детской площадке? Начиная любить и жалеть одного героя, внезапно понимаешь, что жертва вовсе не он, а совсем другой, казавшийся палачом… автор постоянно переворачивает с ног на голову привычные поведенческие модели, заставляя нас лучше понимать мотивы чужих поступков и не обманываться насчет даже самых близких людей…
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.