Жнецы Страданий - [9]

— Хочешь, полечу? — предложила, зардевшись от собственной смелости.

— А ты можешь? — удивилась спутница.

Она-то сама ничего этакого не умела, да и не думала никогда, будто спит в ней какой-то особенный дар.

— Чуть-чуть, — призналась девушка, краснея еще гуще, — но синяки уберу.

— А больно будет? — с детской робостью уточнила Лесана.

— Нет, — замахала маленькими ладошками Айлиша. — Дай руку, не бойся.

Дочка гончара протянула ей ладонь, и от пальцев до скулы словно пробежали по крови пузырьки воздуха. Щекотно!

Но вот Лесана недоверчиво прикоснулась к щеке и восхитилась:

— Не болит! Совсем!

— Я знаю, — потупилась будущая лекарка, — я так скотину лечила…

И тут поняв, что сказала глупость, закраснелась пуще прежнего, а Тамир отчего-то посмотрел на Лесану с такой гордостью, словно сам избавил ее от синяков.

Оставшиеся дни пути прошли незаметно и однообразно. С той лишь разницей, что теперь место ночлега заговаривал Донатос, и Лесане больше не приходилось засыпать с измаранными в крови щеками. Колдун читал какое-то заклинание, очерчивал привал ножом, и путники спокойно ложились.

А дочка гончара с удивлением ловила себя на том, что впитанный с молоком матери страх — очутиться ночью за пределами дома — как-то притупился. Глупо было бы, имея в спутниках троих Осененных, по-прежнему бояться Ходящих В Ночи. Да еще за день она уставала так, что засыпала без всяких сновидений, и если даже кто-то и подходил к месту их ночевки под покровом тьмы, измученные путники этого не слышали.

И еще надо сказать, целительница, которую звали диковинным именем Майрико, вела себя так же, как и мужчины. Спутники не пытались облегчить ей — нежной и хрупкой — тяготы пути. Впрочем, несмотря на свою кажущуюся уязвимость, крефф Айлиши не была слабой. Она одна уходила вечером в чащу и — о, ужас! — даже без стеснения переодевалась при мужчинах, демонстрируя восхитительное нагое, белое, словно кость, тело. Тамир каждый раз заливался такой отчаянной краской, что становилось страшно — не брызнула бы из щек кровь.

* * *

Последний день странствия выдался не по-весеннему теплым. Солнце грело так ласково, словно на смену месяцу таяльнику пришел даже не зеленник, а сразу цветень. Теплые свитки показались жаркими, как овчинные тулупы, и будущие выучи с облегчением сбросили их, втайне радуясь, что не видят матери, которые обязательно бы принялись бранить. Креффам же было все равно, а Лесана с Айлишей, пользуясь тем, что никто из деревенских кумушек не закудахчет над ухом, сняли с голов платки и даже слегка распустили волосы.

Тамир, нет-нет, украдкой, бросал взгляды на своих спутниц, невольно сравнивая их друг с другом. Чего, казалось бы, разного: то девка и то девка — по две руки, по две ноги, по косище. Вот только если дочка гончара — румяная сдобная, мягкая, словно только что вытащенный из печи каравай — вызывала в душе юного пекаря теплое любопытство, то юная лекарка с нежным румянцем, подсвечивающим смуглую кожу, с темными завитками волос над открытым лбом, казалась сладким коржиком.

Он и смотрел на нее, как на дивное лакомство, когда и отведать хочется, и страшно прикоснуться… Вот отчего так? И юноша простодушно гадал про себя — в чем же дело? Смотрел то на одну, то на другую, но ответа не находил.

Если бы только они с Айлишей познакомились не здесь, а в его родном городе! Она бы и знать не знала, что на лошади он сидит, словно куль с горохом…

Парню впервые стало мучительно стыдно за свою неуклюжесть, за полное, колышущееся в седле тело. Эх, судьба-злодейка, отчего ж не может он показаться этой девушке с другой стороны?!

В Елашире Тамира — сына пекаря Строка — знали как умелого хлебопека. Говорили, парень отцово мастерство перенял едва не тогда, когда ходить научился. Сколько знали его — или сидел у кадки с опарой, или тесто месил, или пироги лепил. Да и сам был сдобный и круглолицый, как оладушек. Но какие пироги спроворить мог! Слава о них по всему городу шла, да такая, что сам посадник Хлюд не брезговал покупать печево юного Строковича. А уж, ежели гости торговые приезжали, парень вовсе от печи не отходил. Пряники его медовые увозили целыми коробами…

Угостить бы Айлишу тем пряником, чтобы не казаться ей совсем уж никчемным. Чего греха таить, понимал Тамир, что такие, как он, скорее смех вызывают, нежели восхищение. Сколько раз в детстве лупили его за неповоротливость и лишнее тело городские сорванцы! Матушка едва не каждый день слезы лила, прикладывая к синякам и ссадинам ненаглядного дитятка подорожник.

Когда же Тамир подрос, отец мало-помалу стал приобщать его к родовому делу. Тут-то я явили себя крепкие Строковские корни. Руки у мальчишки оказались золотые! Кто знает, может, так и трудился бы Тамир в отцовой пекарне, радуя соседей то сдобными жаворонками, то медовыми пряниками, то пирогами. Но приехал однажды в Елашир хлебопек по имени Радим. Приехал, ажно из самого Старграда. Отведал, гостевая у родни, коржей из Строковой лавки и сомлел.

Соседка Строку рассказывала, округляя глаза и размахивая руками: «Глаза-то закатил… и спрашивает Стеньку мою, мол, это кто ж вам такое лакомство спроворил? Она когда сказала, что парню твоему и семнадцати не сравнялось, не поверил, окаянный. Говорит: «Брешешь!»»