Жизнеописание строптивого бухарца - [33]

Но ведь он не это хотел узнать, вернее, не так выразил свой вопрос — мальчик раздражен и отказывается от завтрака, пока не ответят ему, что дурного пожелала больная женщина. «Какая женщина?» — «Больная, я ее передразнивал, я виноват». Даже отец решает не уходить на службу, пока не выяснят, что же случилось, и стоит, полистывая раздраженно синюю книгу, с которой не расстается эти дни, — его любимое чтение — игривая повесть «Окассен и Николет», название ее с французским носовым «о» он с удовольствием, безо всякого повода: «Окассен и Николет» — повторял, пробегая по двору и не слыша бабушкино насмешливое: «Европеец!»

— Чтобы ты всю жизнь, мальчик, ел с чужим народом его пищу, — вот что пожелала ему женщина–горлица.

— Как можно желать ребенку такое? И что все это значит?!

— Да ерунда, предрассудки неграмотной женщины, — успокаивает всех отец. — Ну, есть же такое выражение: горек хлеб чужбины, но какое это может иметь отношение к судьбе нашего мальчика?

Бабушка с утра ушла к соседкам — был тот редкий день, когда она чувствовала себя лучше, — потому разговор быстро кончился, чтобы мальчик скорее забыл о тревожном, хотя без ее патриаршеского слова он все равно чувствовал себя не защищенным от недоброго пожелания женщины–горлицы. Но, наверное, так лучше, что все обошлось без бабушки и ее толкования, чего–нибудь вроде: «мальчик безгрешен, ведь ему нет еще и семи»! «болезнь — седьмое человеческое дело, должно учить мудрости и размышлению, а не злословию, мелкий пошел люд, ой мелкий» — это (ее загадочное число «семь») еще больше осложнило бы все, ибо многое, что она говорила, — непонятно мальчику, пугало его холодной точностью и скукой. Ведь сколь бы ни была очистительна и предохранительна для семьи ее ироническая мудрость, была она для всех тягостной своим трагизмом, ибо содержала в себе выжимки жизни, ее глубокое ядро без шелухи — страстей, глупостей, ошибок, беспечности и веселья, того, что составляет полноту жизни.

«Она пожелала мне попасть в чужой город, где люди едят то, что для меня покажется невкусным» — в таком примирительном тоне решил для себя загадку Душан, когда засыпал. «Всем покажется, что меня это тревожит, я похудею и умру. Надо будет, как только я приеду в чужой город, сразу объявить всем, чтобы не радовались: «Знайте, что я — Душан Темурий — совсем не люблю есть. За завтраком я сижу час, за обедом два, а за ужином всем надоедает то, как я долго подношу ложку ко рту, — отец не выдерживает и прогоняет меня» — так желание иронизировать над словами соседки кончилось у него успокоительной самопародией, а эта длинная и стройная мысль о том, как он приедет в чужой город и что заявит на вокзале, долго не поддавалась ему, он строил ее слово к слову, окрашивая чувством и страстью, воображение нарисовало ему как приложение к этой фразе какой–то вокзал и какую–то толпу с тарелками с какой–то несъедобной массой (он слышал, что где–то едят морскую капусту, конскую колбасу, устрицы).

Но вот как складно и умно он все придумал, а стоит постараться записать хотя бы несколько слов в вопросник, начинается скандал, мама недовольна, плачет: «через сорок дней ведь в школу», а для чего все, зачем нужно учиться, вставать, ходить куда–то? Из последних мучивших его вопросов: «Зачем жаба?» — это он написал правильно, молодец: «Чтобы есть вредных комаров». «Зачем комар?» — тоже правильно, умница, но мама озадачена, если написать: «Для того, чтобы его съела жаба» — жестоко, надо найти полезность самого комара без того, чтобы он мог только насыщать жабу. Почерком папы записано: «Комар, думается, полезен тем, что на кончиках лапок переносит пыльцу от одного цветка лотоса к другому и роднит их» — оказывается, если немножко присочинить, можно полезное приподнять до уровня красивого — ведь действительно красиво: комар летает с пыльцой от лотоса–папы к лотосу–маме. «Зачем залатая рибка?» — фу, как нехорошо написал: «Зачем золотая рыбка?» — «Низачем, она кушает и плавает» — странно, есть вещи, которые низачем. Ответ Амона: — «Для того, чтобы ее съела большая рыба… Правда, ее не пускают в аквариум». «Может быть, польза золотой рыбки в том, что она очищает воду», — размышляет вслух папа. «Да ничего она не очищает, — не соглашается бабушка, — она просто красива, душа радуется». Вот так всегда, полезность понимается сразу, с одного взгляда на уродливую жабу, а к красоте надо идти долго, ее сразу не увидишь и не поймешь, зачем цветок — его не ест ни рыба, ни корова, ни комар, ни жаба, зачем сажать то, что несъедобно. «Жестоко сажать цветы на корм жабе».

— Смотрите, как правильно он написал, это надо сохранить в музыкальном сундучке рядом с реликвиями семьи! — восторгам взрослых нет конца, а он стоит смущенный, как пойманный на недозволенном, — а ведь действительно, стоило ему нарушить всякие правила обучения — копирование, слепое подражание начертанному мамой: «Не отвлекайся, не пиши отсебятины», как все получилось хорошо: и родители довольны, и цветок — он тайно надеется на это — спасен.

А семь человеческих дел, о которых говорила бабушка, — рождение, мужество, ремесло, женитьба, отцовство, война, болезнь. Жизнь проходит от одного дела к другому, и то, как человек достойно идет через это, и делает его судьбу непохожей. Смерть, уход тоже дело, но дело тайное, неначертанное, может, потому, что трудно отделить его от рождения, рождение есть начало превращения для нового рождения, — это носят в себе как память и деревья и бабочки, и «человек должен уметь с достоинством уйти, боится же ухода тот, кто в суете растерял душу, а она бьется во все окна и не может найти дорогу домой», — говорила бабушка, тихо беседуя с зеленоглазкой. В последние дни к ней часто наведывалась эта маленькая, вся черная и старая женщина со странными глазами, которую все называли «тутамулло–и–чаш–микабут»