Жизнь за грезы, или Околдованная женщина - [6]

Она встала с постели бодрой, одухотворенной и с большой радостью сообщила тете, что чувствует себя превосходно и что сейчас же уходит в Главное управление для получения нового назначения.

Джина приняла утренний душ, позавтракала, оделась так, как это требуется служивому человеку особых органов, в строгий костюм, и радостная, с полной надеждой на хорошее будущее, отправилась по служебным делам.

Улицы столицы, залитые летним солнцем, встретили Джину веселым гулом множества голосов и шумом движущегося транспорта. Люди, встречавшиеся ей, были радостными, улыбающимися, веселыми. Чувствовалось, что народ постепенно оправляется от прошедшей очень тяжелой войны и входит в нормальное русло мирной жизни. Разрушений в столице не было видно. Если они и были, не очень значительные, то за прошедшие послевоенные годы все было восстановлено и народ жил нормальной мирной жизнью. Казалось, ничего плохого или неудачного для Джины этот день не предвещал; и она, полная сил и энергии, набранных за городом на природе, переступила порог бюро пропусков Главного управления, подошла к окошечку и получила разовый пропуск в комнату номер такой-то. Вошла в другую дверь; открыла лифт, поднялась на нужный этаж и подошла к тому номеру двери, который был указан в пропуске.

Сердце Джины почему-то учащенно забилось, и она стала перед дверью и о чем-то задумалась. Что же такое остановило меня, подумала Джина, и у нее появилась какая-то неуверенность, какое-то не совсем хорошее предчувствие. Но стоять долго перед дверью неудобно, она и постучала и вошла в кабинет.

В кабинете за большим письменным столом сидел немолодой мужчина, с седеющими волосами и тощим телосложением. Весь его вид показывал, что он болен и изможден теми служебными обязанностями, которые исполнял. У него было хмурое и очень недоброе лицо. По всему его виду можно было заключить, что он недоволен всем, что его окружало, и что он обижен самой жизнью.

Он хмуро посмотрел на Джину, взял у нее предписание, где говорилось, что она направляется в распоряжение начальника Главного управления для назначения на новую должность.

Гаврила, так звали хозяина кабинета, прочитав предписание, встал со служебного кресла, подошел к железному шкафу, достал из него личное дело Джины, вернулся на свое место и только теперь сказал своим сиплым и неприятным голосом: «са-а-дитесь» и указал на стул, стоящий у приставного столика.

Направленец Гаврила должен был подобрать новую должность Джине, подготовить необходимые документы и направить ее к новому месту службы. Однако этот желчный и недобрый человек ничего не делал в течение всего времени, пока Джина следовала с прежнего места службы и болела в течение двух недель. И только сейчас, когда Джина сидела перед его не ясными, а затуманенными злобой (непонятно, по какой причине) глазами, он медленно, будто по слогам, читал документы ее личного дела, иногда посматривал на нее и, ничего не сказав, опять продолжал читать документы личного дела.

Джина сидела у стола невежественного чиновника и не понимала, почему он, Гаврила, не прочитал документы, касающиеся ее, в течение двух недель, и теперь бы уточнил возникшие у него вопросы, выдал бы ей документы и направил ее к новому месту службы. Ан нет! Ему важно было показать свою власть. Показать свою работу перед сидящим человеком, мучившимся в догадках: а что ищет этот человек в документах личного дела? Что его интересует? А спросить разве нельзя? Нет, надо подержать человека несколько часов в каком-то непонятном неведении, а потом, как обухом по голове, нанести ему удар, может быть совсем незаслуженный.

Гаврила вытащил из личного дела Джины еще не подшитое, а лежавшее в кармане-конверте письмо, неизвестно кем написанное, и долго смотрел на него. Читать так долго он не мог, так как полторы странички, как бы ни было убористо и непонятно написано, можно прочитать за две-три минуты. А тут целых полчаса Гаврила что-то вычитывал, что-то искал. Потом взял красный карандаш, линейку и начал подчеркивать отдельные строчки. Когда же ему или надоело это бессмысленное занятие, или он посчитал, что все намеченное сделано, Гаврила вздохнул, поднял свои совсем невыразительные глаза на Джину и как бы про себя проговорил: «Вот видите, какая штука получается, вы, выполняя задания руководства, часто занимались неразрешенными делами, действовали вопреки законам, нарушали инструкции. Нехорошо это. Совсем нехорошо...» Джина сидела спокойно. Она не понимала бессмысленного мурлыканья чиновника.

А чиновник тем временем достал еще одну какую-то бумагу — уже со штампом главка, тоже подчеркнул несколько строк в этом документе. Потом положил эти две бумаги на стол рядом, на них положил свои заскорузлые руки вверх ладонями и опять промурлыкал: «Вот видите, здесь, — и пошевелил левой рукой, — написано «запрещается», а вы, — и пошевелил правой рукой, указывая на подчеркнутые строчки письма, — делали, вернее, поступали совершенно не так, как здесь сказано. — И постучал левой рукой по инструкции. — Что же получается? — спросил он, не обращая внимания на Джину и смотря на лежавшие перед ним бумаги. — А получается так, как я понимаю: вы совершаете не просто нарушения инструкции, а совершаете преступления. Будем называть вещи своими именами».