Жизнь впереди - [29]

— Швейцарские бы, — продолжал он, — другое дело… Швейцарские хороши. Лонжин, например, или Мозер. Это действительно, ничего не скажешь, первоклассные механизмы… А это, у вас, — пренебрежительно махнул он рукой, — даже не разберешь, какая фирма. Как бы не штампованная американская дрянь… Ну кто же так легкомысленно покупает у первого встречного! Ай-яй-яй!.. И много отдали?

Рычков пытался что-то сказать, но Коля не хотел и слушать его, он пустился в свои обычные фантастические измышления и уже с гипнотизирующей быстротой и легкостью рассказывал всевозможные истории о доверчивых простаках и ловких жуликах…

— Да, но ведь я… я же не на улице! — наконец-то ввернул свое возражение Миша Рычков. — Я же в магазине покупал! Понятно?

— Да не верьте вы! — у Толи изменился голос от смущения. — Право, он у нас такой выдумщик… Вы не слушайте его. Лучше скажите: кто такой Борткевич? Нам Алеша, правда, немножко сказал, но вы, наверное, больше знаете.

— Борткевич? — как эхо, повторил Рычков, опасливо поглядывая на Колю-шутника и с укоризной погрозив ему пальцем. — Да-а-а! — вздохнул он. — Так ты спрашивал про Борткевича? — обратился он к Толе. — Вот, ребятки, я вам скажу, недавно конференция была! Ученые собрались, профессора, был даже один академик, старичок в диковинной такой матерчатой черной шапочке. Ну, и стахановцы, конечно, наши скоростники, из разных городов съехались. Петр Степанович нам всем, которые сейчас у него там пиво пьют, тоже исхлопотал билетики… Хорошо! Сидим слушаем. Всходит на трибуну один ученый, другой… А потом еще один. Как пошел формулами чесать и у доски мелом раз-раз — готов чертеж… Ему — аплодисменты! Другим тоже, но только под конец, когда им с кафедры сходить, аккуратно похлопают, а этого раз пять среди доклада прерывали… Кто ж такой? Из какого института? Как по-вашему?

Рычков помолчал, будто ответа дожидаясь, и потом, склонившись к Толе, шепнул ему в лицо:

— А это, оказывается, он и есть.

— Кто он? — не понял мальчик.

— Ты про кого спрашивал? Ты про Борткевича спрашивал?

— Ну да.

— Он и есть.

— Ученый этот?

— Токарь из Ленинграда! Об том и весь разговор. Наш брат, простой рабочий… Вот, брат, какие нынче рабочие! Что твой профессор!

И с этой минуты понятнее стало Толе Скворцову, о чем с таким пылом беседуют за стаканом пива мастера в соседней комнате и почему Рычков, слишком молодой, чтобы с полным весом подавать свой голос в компании старых рабочих, потянулся сюда, к ребятам, и здесь выложил все, чем переполнена душа и чем светят карие, слегка охмелевшие глаза.

Позже, когда ребятишки выбрались из дому, Толя накинулся с упреками на приятеля:

— А еще комсомолец! Чудной ты какой-то, Николай, честное слово! Никогда не разбираешься, где можно, а где нельзя забавляться твоими шуточками… Прицепился! Кого разыгрываешь! Стахановца!

— А хоть и стахановец… Чуточку выпивши, кажется… И сразу видать, что простачок. Как маленький или блаженный. Почему не пошутить?

— А ну тебя! — Толя сердился тем больше, что и Алеша с легкой улыбкой вспоминал о часиках и новеньких, скрипучих сапогах Рычкова.

В запутанных дворах ребят сразу проняло крепким ноябрьским дыханием.

В безветренном, но колком воздухе изредка реяло нечто неуловимое. Неужели снежинки? Алеша вытянул руку, и вот на обшлаге рукава осела одна крошечная мохнатая звездочка. Все трое, как завороженные, глядели на нее, пока не растаяли, не расплылись ее волшебные очертания.

— Снег идет! — тихо и восхищенно произнес Алеша.

Этажи окон глядели отовсюду цветными пятнами, темнели пустые крыши, зябли голые деревья.

— Снег! — торжественно объявил и Коля, показывая еще на один причудливый кристаллик, опустившийся ему на самый краешек плеча.

«Снег! — не вслух, про себя, подумал Толя. — А как не вызовет в понедельник Татьяна Егоровна, будет мне тогда снег…»

Алеша и Коля уже без всяких колебаний решили гулять сегодня, просто гулять, шагать по звонкой земле из улицы в улицу, — может быть, вот-вот снег пойдет и по-настоящему! Ах, хорошо бы! Скатать первый снежок — плотный, хрустящий комочек… Побросаться снежками с какой-нибудь мимо идущей группой девчат — то-то будет визгу и смеха!

Оживленно болтая, они пробирались темными дворами к мостам и широким улицам, полным огней. Толя следовал некоторое время за ними, но едва достигли они людных мест — набережной и нового большого сквера с розовыми гранитными столбами у входа, — как он, притворяясь, что сильно зазяб, повернул назад, домой. Напрасно друзья кричали ему вдогонку — он бежал, не оглядываясь.

Дома мать стирала в корыте. Пар подымался мглою к потолку. Проворно двигались руки в мыльной пене, открытые выше локтей, сильные, неутомимые, добрые руки матери. За столом, покрытым клеенкой, сидели отец и две сестрицы-близнецы, второклассницы. Отец, — вернее, тот, кого Толя нехотя называл так, — медленно свернул папироску, так же неторопливо облизнул ее, прикурил, но спичку не бросил, пристально следил, как догорела она и как потом, тускнея, сворачивалась червем. В каждом движении его были скука, лень, равнодушие. А две девочки, играя в лото, вытаскивали откуда-то из-под стола крошечные бочоночки с цифрами и потом долго не верили, что на картонках перед ними таких цифр нет.