Жизнь впереди - [13]

— Ну вот… Ну, я уверена, что больше мне не придется краснеть за вас. Верно? Ребята! — громко обратилась она к классу и подняла руку, унимая расшумевшихся питомцев. — Ребята! — спокойно повторила она, когда в классе установилась полная тишина. — Вернемся к тому, с чего мы начали сегодня. Кто из вас, уже взрослых мальчиков, понимает теперь, что учиться надо ровно, настойчиво, изо дня в день с одинаковой добросовестностью? Ну!.. Кто чувствует за собой грешки легкомыслия в прошлом и обещает мне в этом году, в седьмом, выпускном классе, не повторять их?

Один за другим поднимались со своих мест Анатолий Скворцов, Арташес Бабаян, Василий Арсеньев и, сознательно переступая порог юношества, давали твердое обещание учиться лучше в новом, наступающем году.

Из коридора послышался звонок.

— А больше некому присоединиться? — не обращая внимания на звонок, настойчиво допытывалась учительница. — Громов!

Алеша медленно вышел из-за парты.

— Ты как считаешь? Разве тебе не надо в этом году приналечь как следует, не в пример прежнему? А?..

— Надо! — с трудом произнес Алеша.

7. Аврора

В то же утро на Пушечной улице, в глубине одного из дворов за старым сквером, в здании, к дверям которого привинчена черная стеклянная плита с золотыми буквами: «Хореографическое училище Государственного академического Большого театра СССР», в те же самые часы начались свои занятия.

Сюда тоже спозаранку матери привели своих малолеток-новичков. Детей давно увели в классы, но некоторые из мамаш так и остались здесь, в нижнем коридоре, на скамье, специально выставленной для гостей, — в который раз пересказывали друг другу о пережитых волнениях приема, затихали, провожая преданными взглядами проходивших мимо артисток, руководительниц специальных классов, и затем снова оживленно перешептывались.

Старый Кузьма, сторож школы, прослуживший здесь свыше сорока лет, презирал этот род мамаш-бездельниц, страстных любительниц закулисной, околотеатральной болтовни. Кузьма сидел на своем обычном месте, у парадной стеклянной двери. На тумбочке перед ним лежал звонок, а за спиной высоко на стене висели круглые электрические часы. У старика из года в год, изо дня в день были одни и те же несложные обязанности: открывать парадную дверь перед посетителями да вызванивать начало и конец уроков.

Шел двенадцатый час. Два первых, общеобразовательных урока уже окончились. В школу мало-помалу собирались уже педагоги-артисты. А четыре особо праздные мамаши все еще оставались здесь.

Стройная, горделивой осанки, седая женщина только показалась под сводами ворот, а уже Кузьма в ожидании поднялся со своего табурета. Женщина эта еще шла медленно по дорожке дворового сквера, а уже Кузьма, почтительно склонив голову, распахнул ей навстречу дверь. Женщина, войдя, протянула Кузьме маленькую руку в перчатке. Он бережно принял ее в обе свои большие, грубые ладони.

— С новым годом, Вера Георгиевна! — поздравил он.

— С новым годом, милый! — торжественно, в тон сторожу, ответила она, ибо с каждым новым учебным годом прибавлялось славы этой школе, действующей почти полтора века.

Вера Георгиевна Троян, артистка, с именем которой связана целая эпоха русского классического балета, прошла по коридору, мимо замерших перед нею мамаш, поднялась по лестнице, скрылась за поворотом. И тогда все четыре, склонившись, зашептали жарко, перебивая друг друга:

— Царствовала на сцене три десятилетия…

— Да сколько ей… Кажется, и теперь ей не дашь больше сорока…

— Не знаю, не знаю и знать не хочу… Она уже не танцует лет двенадцать, пятнадцать, может быть… Но знаю одно: в прошлом году видела, как она показывала ученицам движения «русского» и «польского», из «Конька», из «Сусанина»… Честное слово, ей не было и двадцати!

Кузьма прислушивался к знакомым перешептываниям, и усмешка, колючая, злая, пряталась в его седой с желтыми пятнами бороде. Сколько детей учатся в здешней школе, и у всех матери как матери. Хоть тоже болеют за своих, — быть того не может, чтоб не болели, — а приличие знают, не лезут куда не следует, вроде вот этих балаболок… Ишь, который час торчат тут! Гогочут…

— В «Дон-Кихоте» 32 фуэтэ делала в самом бешеном темпе… Вот так: трам-тара-рам-там… — изобразила темп, постукивая носком туфли, одна из собеседниц на скамье для посетителей. — Сама видела!

— Очень просто, — сказал Кузьма, ни к кому не обращаясь, стоя у парадной стеклянной двери. — Ничего удивительного.

Может быть, ему было видно в стекле, что поделывают за спиной у него дамочки, или он хорошо знал силу своих замечаний для этих любительниц закулисных секретов, но несколько секунд спустя он обернулся, уверенный, что они приблизились к нему, — и в самом деле все четверо стояли в двух шагах, настороженные, выжидающие.

— А отчего такая в ней сила? — продолжал он, с лукавой значительностью косясь им всем под ноги. — Говорила тут одна: каждый день Вера Георгиевна цыплят кушает. Может, в самом деле от этого? Подавай хоть кому такую пищу, так и всякий затанцует. А? Так, что ли?

Дамы переглянулись, учуяв коварство старого служителя, и вернулись к своей длинной, истертой до лоска скамье.