Жизнь вечная - [3]

Открывающий сборник роман «Жизнь вечная» — лучшее из антифашистских произведений писателя, показывающее на неброских, локальных примерах неприятие подавляющим большинством польского общества политики расовой дискриминации, проводимой оккупантами. Это была достойная отповедь западным пропагандистам, которые с целью компрометации ПНР не устают фабриковать по заданию реакционных кругов «научные труды» и многосерийные фильмы, тенденциозно искажающие умонастроения поляков времен гитлеровского нашествия. Книга получила в Польше хорошую прессу, была удостоена почетной премии.

«Роман является попыткой художника вернуться во времена гитлеровского нашествия, попыткой нетрадиционной и смелой, не похожей на предпринимавшиеся ранее и достаточно известные, — писал видный польский критик Витольд Навроцкий. — Книга рассказывает о проблемах, знакомых нам по мемуарам и историческим трудам об участи поляков и евреев Замойщины под игом «нового порядка»; это произведение исполнено драматизма и величайшей искренности».

Витольд Навроцкий не случайно подчеркнул место действия романа. Замойщина для поляков — страшный символ оккупации. Весь мир знает трагедию чешской деревни Лидице. На Замойщине таких Лидице были десятки. Эта территория, часть Люблинского воеводства (по оккупационной номенклатуре — дистрикта), с наиболее плодородными землями, согласно «Генеральному плану Ост», подлежала очистке от местного населения и предоставлению в качестве «жизненного пространства» немецким колонистам. С ноября 1942 года по август 1943 года, пока не помешали активные действия партизан и катастрофические неудачи на Восточном фронте, оккупанты успели ограбить и выселить 100 тысяч человек из 293 деревень. 30 тысяч мужчин и женщин Замойщины было отправлено в концентрационные лагеря и на принудительные работы в Германию. Часть «расово неполноценных» детей, отобранных у родителей, гитлеровцы обрекли на мученическую смерть от голода и замерзания в запертых вагонах, загнанных в глухие тупики, часть вместе с немощными стариками сослали в специальные поселки-резервации, где их также ждала неминуемая гибель, 10 тысяч детей, признанных годными для онемечивания, вывезли в рейх.

Гитлеровский киднап практически осуществлялся по всей стране, но в этом регионе он принял формы широкой и явной полицейской операции. После войны удалось вернуть лишь 20 % похищенных детей, поскольку англо-американская сторона отвергала законные и документально обоснованные требования ПНР об их репатриации, как вымыслы «красной пропаганды». Поэтому слово «Замойщина» означает не одну из трагедий прошлого, отягощающих память народную, а беду, которая продолжается, ибо нельзя примириться с мыслью, что где-то на чужбине живут уже взрослые люди, вырванные из родной почвы, не догадывающиеся о своей истинной национальной принадлежности и, возможно, воспитанные в духе ненависти к собственной, навсегда утраченной родине.

У того, кто побывал на ныне застроенных руинах варшавского гетто, где граница между «арийской» и «неарийской» зонами города растворялась в сплошном, до горизонта, море развалин, невольно возникала мысль о сходстве трагических судеб поляков и евреев в годы оккупации. Об этом же думается, когда вспоминаешь историю Замойщины военных лет. Ведь ликвидация польских сел и гетто началась одновременно и осуществлялась одними и теми же руками СС. Пассажиры «юденцугов» и эшелонов с замойскими крестьянами прибывали к одной и той же станции назначения — Майданеку, и у дверей газовой камеры выслушивали один и тот же издевательский инструктаж эсэсовца: «Дышите глубже, чтобы лучше продезинфицировать легкие».

На польской территории гитлеровцы создали 300 гетто. Самые крупные — в Варшаве, Лодзи, Люблине, Белостоке. Итальянский писатель Курцио Малапарте, волею обстоятельств ставший фронтовым корреспондентом, посетил Варшавское гетто. Не знаю, получило ли это отражение на газетных полосах. Сочувственное, но слишком красивое описание гетто, иллюминированного огоньками экзотичных семисвечников, мы находим в его романе «Капут». На самом же деле не было там ни красоты, ни культовых атрибутов, строжайше запрещенных. Невероятная скученность при плотности населения 1100 человек на квадратный километр, унижения, голод, холод, грязь, отсутствие медицинской помощи, беспрестанные репрессии превращали доведенных до крайности людей в ходячие тени с глубокой скорбью в запавших глазах.

Положение затворников провинциальных гетто было еще страшнее. Здесь царил непрекращающийся террор, поскольку низовые карательные органы оккупантов имели предписание ликвидировать возможно большее количество евреев на местах, дабы разгрузить лагеря уничтожения, не справляющиеся с непрерывным потоком обреченных из других стран. Рассказывая о масштабах гитлеровских зверств, летописец Замойщины доктор З. Клюковский приводит следующие факты: в Щебжешине девятнадцатилетний жандарм Ширинг расстреливал за один день до 50 евреев, в Избице гестаповец Энгель с подручными убивал ежедневно несколько сот мужчин, женщин и детей. Летописец повествует и о том, как поляки помогали евреям, хотя в оккупированной Польше за это полагался расстрел.