Жизнь вечная - [2]

Нам всем здесь по двенадцать лет,

Но трусов и в помине нет…

Мальчишка-связной — это нечто бестелесное, скользящее зигзагами между сотым и сто первым артналетом, среди руин, воронок и груд щебня. Нечто невесомое и стремительное, как перекати-поле или комочек тополиного пуха, подхваченного ветром. Быстрее, быстрее, не останавливаясь ни на миг, чтобы вражеский снайпер-«голубятник» не успел прицелиться. Впрочем, связной боится не за себя, а за донесение, которое надо срочно доставить в какой-нибудь штабной подвал, а оттуда, с новым приказом, мчаться назад, на передовую. Связной постоянно в движении и потому видит и знает больше строевиков, и кое-кто ему даже завидует. Он же, не подавая виду, чертовски завидует тем, кому доверено оружие. Что-то есть от этого бесстрашия и упорства в герое рассказа «Старик», от той представляющейся почти нереальной, призрачной жизни на грани смерти…

Помнится, накануне капитуляции повстанцы все чаще переплывали Вислу и, опутанные ржавыми бинтами, как водорослями, брели по мелководью сквозь дым и багровый туман к свободному правому, пражскому берегу. Тогда еще никто не подсчитывал материальные и людские потери (позднее было подсчитано, что погибло 250 тысяч варшавян, город разрушен на 80 %), но все уже понимали: произошла национальная трагедия. Солдаты Армии Крайовой, из тех, что слепо верили пролондонской пропаганде, испытывали парализующее разочарование, гибель надежд. В высказываниях солдат Армии Людовой сквозила горечь: они были втянуты в акцию, которая преследовала глубоко чуждые им авантюрные цели. Мальчишки-повстанцы выходили из огня наименее морально амортизированными. Попросту еще не доросли ни до понимания интриг безответственных реакционных политиканов, ни до накала взрослых эмоций. Они воспринимали скорее внешнюю сторону событий. Страшных, но не лишенных каких-то моментов, созвучных их романтическим, бойскаутским идеалам товарищества и взаимовыручки. Ведь они видели сражавшихся на одной баррикаде солдат разных подпольных формирований и десантников Войска Польского, видели советские самолеты, бомбившие гитлеровцев и сбрасывавшие варшавянам оружие и продовольствие, слышали об иностранцах, даже таких неправдоподобно экзотических, как, скажем, австралийцы, присоединявшихся к восставшим полякам (по уточненным данным, в Варшавском восстании участвовали представители 18 национальностей из 13 стран). Потом все это будет подтверждено историками и названо яркими свидетельствами национальной и интернациональной солидарности, примеров которой, заметим попутно, в произведениях Лисковацкого немало.

Он, автор более тридцати книг стихов и рассказов, романов, повестей для юношества, писатель-коммунист, уже тридцать с лишним лет трудится на литературном поприще. Почти таков же стаж его работы в системе средств массовой информации ПНР. И сейчас он работник печати, главный редактор еженедельника «Море и земля», издающегося в Щецине. Между тем в юности ему грезилась судейская мантия. После освобождения страны среди молодежи, исстрадавшейся от оккупационного произвола, профессия стража законности пользовалась особой популярностью. Абитуриенты осаждали юридические факультеты. Интерес к правоведению рос в годы показательных процессов над нацистами в Познани, Кракове, Гданьске и Варшаве, героями которых были судьи и прокуроры, блестящие ораторы, страстно и аргументированно изобличавшие гитлеровских преступников, сгоряча переданных Польше англо-американской военной администрацией. И росла вера, что будут найдены и преданы суду все палачи, что юристам надолго хватит работы.

У каждой эпохи бывают свои пристрастия, надежды и… разочарования. Холодная война делала свое, Запад все явственнее покровительствовал военным преступникам и тем кругам, которые когда-то поддержали и привели к власти нацистов. И вот с высокой трибуны прозвучало откровенное признание: правосудию не дали выполнить свой долг до конца, осудить всех виновных, чему воспрепятствовали участники нового империалистического заговора, опасающиеся, что разоблачение тайных кулис вчерашней агрессии скомпрометирует агрессоров завтрашних. Это был голос члена Верховного национального трибунала ПНР, профессора Ежи Савицкого, который, не ограничиваясь констатацией бессилия органов правосудия, назвал их преемников.

«Ту борьбу, которую помешали довершить в залах судебных заседаний, должны последовательно продолжать силы общественности, обеспокоенной судьбами мира и прогресса, — заявил он. — Прокуратура покидает поле боя, силы общественности выступают в поход».

К этому походу, естественно, примкнула польская антифашистская литература, в ту пору уже окрепшая и громко заявившая о себе целым созвездием документальных и художественных произведений: «Дымы над Биркенау» (1945) С. Шмаглевской, «Медальоны» (1946) З. Налковской, «С баррикады в долину голода» (1946) М. Русинека, «Захватчики» (1946) Я. Добрачинского, «Из страны молчания» (1946) В. Жукровского и других. Она-то и призвала в свои ряды Лисковацкого, который понял, что перо — самое эффективное оружие для расплаты за отца, за попранное отрочество, за гибель почти двух миллионов его сверстников. О годах, проведенных на юридическом факультете Люблинского университета, он никогда не жалел. Ведь там, наряду с пониманием законов, учили искусству постижения сложностей человеческой натуры и взаимоотношений между людьми, столь необходимому писателю. И правомерно ли вообще говорить о какой-либо «измене» писателя первоначально избранной профессии? Лисковацкий и в литературе остался судьей, неустанно творящим суд на фашизмом и теми моральными и политическими деформациями, которые породил бесчеловечный оккупационный режим.