Жизнь в красном - [9]

После вкусного ужина с вином, сидя в мягком кресле, Эльмондо и Жозефина ласкают друг друга.

— Я так рада, что ты пришел, ты так нужен мне, — говорит Жозефина, глядя на него глазами, полными любви.

В ответ Эльмондо целует ее в губы, в лоб, в щеки. Она закрывает глаза и продолжает чувственным голосом:

— Ты возьмешь меня в жены. Я бы с удовольствием заботилась о тебе.

Эльмондо сжимает ее в объятиях. Она вновь открывает глаза и слышит:

— А ты, ты выйдешь за меня?

— Каждую ночь я думаю о тебе. Но я спрашиваю себя, оставишь ли ты свою жену после стольких лет брака, чтобы все начать с начала со мной?

— Я люблю тебя!

Глаза Жозефины загораются от радости. Ее красота сияет мириадами огней. Эльмондо срывает с нее сорочку и сжимает в объятьях, ласкает ее упругую, налитую грудь. Жозефина закрывает глаза и глубоко вздыхает от поцелуев, которыми он осыпает все ее тело.

Молодежь зааплодировала. Я увидела, как засияло лицо Латы, деревенского могильщика. Он улыбался во весь рот. Я никогда не видела, чтобы он так улыбался, даже у мамы в кабаке. Телевизор! Ах, этот чертов телевизор смог-таки выманить улыбку у этого костлявого, словно вытесанного из камня, лица! Телевизор открывал для нас новую жизнь, новый мир, что лежал по ту сторону гор и околдовывал нашу деревню.

Среди девушек послышался сдавленный шепот. Благодаря телевизору мы открывали для себя то, что так хотели узнать и пережить: ласки, поцелуи, от которых чувствуешь глубокое волнение, дрожишь и плачешь от удовольствия. Мы слышали то, что нам хотелось бы услышать: нежные слова, которые заставляют мечтать.

Ах, телевизор! Этот чертов телевизор, он собирал нас вокруг себя каждый вечер, он давал то, чего нам так не хватало, то, чего мы не знали в нашем мире, полном табу! Он разрушил наши горы. И открыл нам запретную любовь. Пожилые мужчины и женщины смотрели любовные сцены и переживали те же эмоции. Кто бы мог в это поверить? Время от времени доносился шепот или резкие замечания — знак того, что скоро все должно было завершиться.

Когда фильм закончился, мужчины кричали от гнева. Им хотелось любви. Они требовали любви. Но в тот вечер ее больше не было. Учитель Марибо был спокоен. Из солидарности и гуманизма он готов был из кожи вон лезть, чтобы доставить нам удовольствие. Но он не мог пойти против солидарности, которая объединяла жителей Лото. Если нужно было, он мог даже страдать, как и я, только чтобы сделать других счастливыми, даже если его Дух протеста время от времени восставал против подчинения общественному мнению. Мы благодарили его, как в то время было принято.

Он отвечал нам, улыбаясь, чтобы показать свое радушие, потому что нужно было отвечать, улыбаясь, потому что не было другого средства отблагодарить от всего сердца.

Снова воцарилась тишина. Я вернулась домой под концерт насекомых, прячущихся в мокрой от росы траве. Деревня встречала огоньки духов, как обычно, выходящих из пещер, чтобы сиять в воздушных просторах.

В эту ночь мне хотелось познать свое тело, взглянуть на него по-другому, не так, как раньше. У себя в комнате я сняла рубашку и прикоснулась к соскам. Я стала ласкать их, как делал это в фильме Эльмондо с Жозефиной. И мне показалась, будто я летаю. Это было приятно, и я думала, каково это, когда их ласкает мужская рука. Я открыла новый мир. Мне казалось, что я парю в воздухе.

Голос матери вернул меня на землю. Я быстро оделась, вышла из дома и отправилась помогать ей в кабак. Кабак находился в каменном доме, выстроенном неподалеку от нашего. Помещение освещала переносная лампа. Атмосфера там всегда была веселая. Разгоряченные от просяного пива мужчины смеялись. Я хорошо помню тот день, их смех и нескончаемые разговоры.

Там был Будо, необычный человек, деревенский ветеран. Он был одет в сильно потрепанный жизнью, но заштопанный умелой женской рукой костюм цвета хаки, наследство французской армии. Он носил его вместе с такой же старой кепкой. Поговаривали, что он с ней не расставался даже во сне.

Там был Сами, отец Сие, которого я тайно встретила у реки. Время от времени он отрывался от своего калебаса и что-то курлыкал, его покрытый белым пушком кадык при этом ритмично подрагивал. Еще там был Мартен, медбрат, на нем была его традиционная красновато-лиловая сбрызнутая одеколоном рубашка. Он сидел на своем любимом месте и курил «Мальборо», выпуская густой белый дым, который вился над его головой.

Двое мужчин — один с худым вытянутым лицом, а другой пухлый, с маленькими тяжелыми от жира глазами, — раскачиваясь, напевали какой-то популярный мотивчик.

Я подавала пиво всему этому «бомонду» и мыла за ними пустые калебасы. Праздник продолжался, как обычно, примерно до десяти вечера. Потом мужчины, радуясь тому, что хорошо провели время в компании друзей, возвращались домой.

Деревня постепенно погружалась в тишину. Я пошла спать. С той самой ночи мне стали сниться мужские руки. Они ласкали мои соски, ласкали меня между ног. Скажу тебе честно, телевизор открыл для меня мое тело. Он рассказал мне о том, что родители долго скрывали от меня. Надеюсь, писатель, моя откровенность не покажется тебе плодом извращенности!