Жизнь удалась - [27]

— Нахальство! Я осами не питаюсь! — еще со слезами на щеках, улыбаясь, сказала она.

— Давай горлышко посмотрим, — подходя к ней, сказала Майя, Юркина жена. — Она укусила тебя?

— Да.

— Прямо в горле?

Даша кивнула.

— Дай-ка я посмотрю, — сказала Майя.

Сощурившись, она некоторое время смотрела в темноту горла, потом, погладив Дашу по голове, сказала:

— Ну, ничего страшного! Если что-нибудь будет, прокатимся на катере, сходим в больницу, но я думаю, что все уже позади.

— Ну, за выздоровление! — сказал Юра, разливая вино.

Наконец-то он развеселился, а то меня удивила поначалу его хмурость, столь не соответствующая, кстати, тону письма!

Разгорелось веселье.

— Нахальство! Я осами не питаюсь! — вопили ребята, охотясь за осами по всему столу.

Обед достиг апогея, все кричали, хохотали, в голове стоял какой-то звон. Потом я увидел, что жена, бросая на меня лукавые взгляды, о чем-то шепчется с Юрой и Игорьком. Для меня давно уже не составляли тайны эти ее заговоры в конце обеда, — опять, конечно, подговаривает всех куда-то мчаться, плясать, веселиться, и даже здесь, на необитаемом острове, не оставила своих дурацких привычек.

— Уговорила! — громко сказал Юрий.

— Ну, а с детьми кто останется? — спросила Наташа, жена Игоря.

— Я!

Я поднялся и ушел в лес. Я слышал громкие их голоса, потом треск перегруженного мотора. Я видел сквозь ветки, как лодка медленно скрылась за островом.

Я вернулся в лагерь. Дети, одурев от непрерывного возбуждения, начав с охоты на ос, теперь уже окончательно сходили с ума, — палатка, в которую они забрались, ходила ходуном, нервно-веселые крики, хохот, визг щенка доносились оттуда.

Потом, как это часто бывает, излишнее веселье окончилось ссорой.

— Фиг тебе! Ясно, фиг! — зло кричал Димочка.

— Дима, прекрати! — услышал я голос дочери.

Потом была долгая напряженная пауза.

— Миша, — спокойно проговорила дочь. — Может быть, сходим на наше место?

«Молодец! Одного отсекает!» — подумал я.

Миша молчал... Ну чего же он?!

— Ну ладно! — вдруг злорадно заговорил Димочка. — Отгадай тогда, Даша, такую загадку: «В болоте родился, три раза крестился, с врагами сражался, героем остался!»

Наступила тишина.

«Что же это такое? — мгновенно вспотев, стал думать я. — Три раза крестился... с врагами сражался... что же это?!»

— Стыдно, Даша, — ехидно вдруг проговорил Миша.

— Ну, не знаешь? — ликуя, спросил Дима.

— Город, в котором ты живешь! Эх ты! — проговорил Миша.

— А... вспомнила, — небрежно сказала Даша.

Разговор в палатке продолжался, — давно уже я так не переживал каждое слово! Я было сунулся в палатку...

— Папа, выйди! Не видишь, мы разговариваем! — топнув ногою, крикнула Даша, опять как бы выставляя себя главной.

Я вышел. Уже темнело. Пора было кормить детей ужином, но этой очаровательной затейницы, увлекшей всех в неизвестность, не было и в помине!

Стало совсем темно, только над горой была узкая бордовая полоса.

«Что они там делают-то? — думал я. — Давно уж, наверное, все закрыто!»

Безмолвно промчалась в темноте белая «Ракета», удивительно близко, — до этого они проходили гораздо дальше.

Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!

Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех, был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.

— Конечно, он ничего не сделал! — говорила она.

Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.

«Что же такое? — думал я. — Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые».

Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас... Возраст?

Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй... Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили не разлей вода. Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но удивительно, это почему-то не получалось, — то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали... Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, — и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.

— Прекрати, слышишь... Прекрати, — уже тише повторил я.

Да... Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.

Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.

«Кто это?» — удивился я.

Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.

Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.