Жизнь Штефана Великого - [54]

С Биртоком была немалая конная и пешая рать, но намерения его были несомненно мирные. Уж коли началась война меж христианами, то он вмешается и замирит их. Сперва он держал путь на юг, в те земли, на которые якобы ополчался Альбрехт. Но в Причерноморье было тихо, и князь Бирток остановился. Такое решение было принято скорее венгерскими магнатами, нежели королем Владиславом. Угрские вельможи не могли никоим образом позволить Польше захватить Молдавию. Оттого-то и вмешался в это дело марамурешский воевода, родич Штефана, из той же древней отрасли основателей Молдавии.

Внимательно обдумав и взвесив все эти обстоятельства, молдавский господарь предложил князю Биртоку, приходившемуся ему свояком, дожидаться в Тротуше. А если ему угодно спуститься к городу Бакэу, то пусть не беспокоит рать свою — спешит к нему пышная свита из молдавских бояр и воинов. Держа, таким образом, в значительном отдалении друг от друга сомнительных друзей и явных врагов, Штефан встретил в городе Бакэу воеводу Биртока. Облобызал его и радушно пригласил на ужин и совет в господарские хоромы, где некогда жил почивший в мире Алексэндрел-Воевода.

Там, за столом, узнал марамурешский воевода какою горестью исполнена душа Штефана, из-за междоусобицы христиан, и, тяжко вздыхая, слезу уронил. А затем, обняв Штефана, крикнул, что не позволит более длится вражде, что пойдет в Сучаву и поведает Альбрехту мнение христианского мира о походе его величества.

Штефан поднял кубок. Морщины бороздили его чело, взор был сумрачный.

— Любезный друг и брат наш, — отвечал он со вздохом. — Да будет тебе ведомо, что в этой усобице нет моей вины. Если его величество король признает свою оплошность, пусть поднимает войско и уходит; как только перешагнет рубеж, можно и замириться. А коли не признает он свою ошибку — так я, дождавшись возвращения твоей милости, воссяду на коня. Я ждал твоего дружеского посредничества, но затем уж буду вправе поступать так, как сочту нужным.

— Преславный брат и князь, получишь мир, — заверил Бирток-Воевода.

— Возможно, — продолжал Штефан. — В благожелательстве твоем не сомневаюсь. Но прошу тебя, брата по древней отрасли нашей, выслушай горестную жалобу мою. Мое страдание длится с той поры, как стал я на княжение в этой стране и ополчился на неверных, грудью защищая ляшских друзей. Ушла моя молодость, волосы мои поседели, рана на ноге опять болит, горести захлестывают меня словно волны морские. А ныне вот в каком подлом положении я оказался: от Бали-бея из Силистрии пришла весть, что он готов немедля отрядить ко мне свои полки супротив короля. Значит, други нападают, а враги мне помогают.

Кравчий нацедил вина в кубки, и его светлость Бирток снова пролил слезу, сочувствуя горестям брата.

Штефан продолжал, хмуря бровь.

— Если же его величество король не поймет всего этого и не даст себя уговорить, я умываю руки, как Пилат. Тогда уж вряд ли удастся мне удержать своих служилых и черный люд, познавших такое насилие, грабеж и погибель от рук христиан. Так пусть же узнает через тебя король, что если он желает мира, то должен немедля поднять войско и отступить тем же путем, которым пришел. Сие прошу тебя повторить его величеству дважды. Не хочу, чтобы страна была опустошена в новом месте, не то начнется новая война.

С этим недвусмысленным предупреждением и последовал Бирток-Воевода в Сучаву.

Была уже поздняя осень, лили бесконечные дожди, а осада стояла все на том же месте. Падеж коней продолжался; люди рыскали, словно волки, в поисках пищи по пустынной земле, с отвращением жевали корни, кору и глину. Среди православных воинов ходили слухи, что татары собираются напасть на Червонную Русь; от благочестивых православных иноков, проникших в войско, стало известно, что королевские рейтары громили святые храмы и грабили драгоценную утварь и дорогие каменья. Такой король и впрямь достоин божьей кары. А им бы лучше бросить все да бежать за Днестр, защитить женщин и малых детей от ногайской грозы.

Бартоломей-Воевода застал короля в великой печали, вызванной осенней непогодью, голодом, терзавшим войско, и молчаливой скорбью ратников и вельможных панов. Так что Альбрехт не очень разъярился, услышав мирные предложения князя. Величественно встав, он в грозном раздумье прошелся перед воеводой, и милостиво решился, наконец, пощадить эту христианскую землю.

— Если твое величество изволит снять осаду — добавил Бирток-Воевода, — я должен передать еще одну нижайшую просьбу паладина Штефана.

Снисходительно улыбаясь, король Альбрехт выслушал слова Биртока, затем повелел собрать на совет маршалов и других военачальников короны. Необходимо было спасти любой ценой престиж короля. Но вместе с тем осаду надо было снять сейчас же. Проделать возвратный путь по разоренным землям, было немыслимо. Следовало пробиваться в Польшу через другие молдавские земли, где бы войско могло хоть как-нибудь прокормиться. Условие паладина приняли, но он сам рад будет не заметить нового пути польского войска, тем паче, что путь этот будет проделан с величайшей быстротой.

Сам воевода Бирток понял, что иначе поступить нельзя. Вскоре он догадался, что Штефан все заранее предвидел и принял меры, дабы по-своему завершить королевский поход в Молдавию.