Жизнь с препятствиями - [50]
Масштаб. Масштаб — это тот аршин, которым малое измеряет великое, чтоб постигнуть его во всем объеме.
Кайнозойская эра. Свыше тридцати лет прошло, а мы все еще не знаем, в какую живем эру. В игре «О счастливчик!» большинство счастливчиков заявило, что живут в Протерозойскую эру, то есть два миллиарда лет назад. В счастливое мы время живем! У нас счастливые не только часов, но и эр не наблюдают.
Лето в декабре. Там, где нельзя говорить то, что думаешь, нужно думать, что говоришь.
Чучело муравья
Личная жизнь инфузории Туфельки
Подражание театру
Театр лишь на первых порах подражает жизни, но со временем освобождается от нее, становится все более свободным, независимым, и тогда жизнь начинает подражать театру.
Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой, но помните: главное всегда в середине!
Театр от жизни отличается тем, что у него всегда есть запасной выход.
Свободное место — это место, занятое только собой.
Даже первая скрипка, если она слушает только себя, может испортить любую музыку.
Галерка свидетельствует: настоящего зрителя искусство всегда возвышает.
Актер Н. проснулся, открыл глаза и сунул ноги в котурны, которые носил целый день и снимал только выходя на сцену, где весьма искусно и естественно играл роль простака.
На сцене герой-любовник заламывал руки и метал громы и молнии. Потому что перед ним стояла его героиня и была она хороша, и была молода и прекрасна, а в зале сидела его жена и следила в бинокль за этой сценой.
«Коня! Коня! Полцарства за коня!»
«Стоп! Не верю!»
«Полцарства за коня!»
«Не верю. Я не верю в то, что у вас есть полцарства, и не верю в то, что у вас нет коня».
«Но у меня действительно нет коня!»
«А полцарства у вас есть?»
«Нет…»
«Так какого дьявола вы здесь делаете, если сами не верите в то, что говорите?»
И, вливая яд в ухо датского короля, его брат прошептал: «Не тревожься, брат, борьба идет не против тебя, а за тебя!» И в этом была вся трагедия.
Умирающий так естественно испустил дух, что его наградили бурей аплодисментов. И он встал, поклонился, затем снова лег и испустил дух. И так он вставал, кланялся и испускал дух, все время кланялся и испускал дух и спешил лечь и испустить дух, чтобы опять встать и опять поклониться.
И где-то еще в самом начале действия какой-то второстепенный персонаж вызвал на дуэль главного героя. Он знал, что вызывает на свою голову, потому что без главного героя в спектакле не обойтись, но он все-таки вызвал, потому что верил в свою звезду, потому что нет такого персонажа, который считал бы себя второстепенным.
Маленький человек, затерявшийся в самом последнем ряду за колоннами, никому не был виден, но он видел себя, видел в самом центре событий, в блеске софитов и юпитеров, и он там жил, он там любил и страдал, и смеялся и плакал вместе с героями.
Хочется вмешаться, хочется встать и крикнуть: «Люди! Остановитесь! Опомнитесь! Что вы делаете?» — но потом сам опомнишься, поудобней устроишься в кресле и продолжаешь наблюдать. Интересно: чем это у них там все кончится?
Условность постановки дошла до того, что на сцене не было никаких декораций, никаких реквизитов, а в зале не было никаких зрителей.
Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.
Возвратясь из театра домой, комик долго смеется над своими номерами и показывает домашним, как он там падал, ходил колесом и кувыркался через голову.
Уведомление зрителей: сегодня и завтра, в любой сезон, билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию!
Дистрофики
Пусть успокоятся все худые и тощие, сухопарые и костлявые, — эти стихи не о них. О них можно сказать коротко и похвально:
И все. И покончить с этой темой, перейдя к дистрофикам, которые по-гречески означают «две строфы». Всего лишь две строфы — и готово стихотворение.
Некоторые дистрофики в прошлом были длинными, но время выбросило из них все строфы, кроме двух, самых необходимых. Этим дистрофики-стихи напоминают дистрофика-человека, от которого остались кожа да кости, то есть самое главное.
То, что дистрофики иногда используют древние сюжеты, наводит на мысль, что им тоже не сладко приходится, но из этого положения они стараются выйти с честью. Литература ведь, как известно, дело рискованное, тут уже не до славы — хотя бы честь сохранить.
Но, конечно, не ту честь, о которой сказано в полудистрофике:
Наши дистрофики чести не потеряли. Пока. А в будущем… Кто может поручиться за будущее?
