Жизнь с нуля - [29]

Я представил себе: вот Жасмин сидит на скамейке, посреди улицы, вся в слезах, приблизительно такая, какой полчаса явилась мне впервые.

Мысленным взором я видел, как плотная толпа раздвигается перед ней и тут же сдвигается, точно поток, посреди которого возвышается скала. Она была маленькой девочкой в красном из «Списка Шиндлера», единственным цветовым пятном в огромной черно-белой эпопее. И каждый раз кто-то видел ее. Да, так и было, я мог бы это подтвердить. Официант ее видел. Я тоже ее видел. Я вышел к ней, под дождь, не зная, что ей сказать, и так и остался сидеть неподвижно, а физиономия у меня, наверно, была как у того эмигранта.

Потому что Жасмин была именно такой девушкой, которая может с успехом выдавать себя за Америку – пока в мире еще остаются люди вроде меня.

* * *

История, которую рассказала Жасмин, была очень трогательной. Однако подобное чудо могла совершить только она. Если, предположим, рыдать посреди улицы начну я, неужели кто-нибудь остановится? Нет, конечно. Долгие месяцы я ежедневно, на глазах у всех, уходил из офиса, и хоть бы раз меня спросили, куда и зачем я иду. Всем было наплевать.

Правда, я тоже мог усесться на скамейку и всплакнуть. Но запас слез, отпущенный мне на жизнь, успел бы иссякнуть, прежде чем кто-то из прохожих обратил бы на меня внимание. Я бы весь высох и сморщился от обезвоживания. Нет, этот трюк удавался только девушкам вроде нее, девушкам, возможно, и некрасивым – однозначно некрасивым, – но очень обаятельным: с розовыми губками, ясными глазами и ямочками на щеках. А у тридцатидвухлетних крепышей в очках не могло быть никаких шансов.

Жасмин готова была поверить во что угодно, если ей хотелось в это верить. Она тешила себя радужными иллюзиями о человечности окружающих, об их способности к состраданию и альтруизме.

Нельзя вывести общую закономерность из единичного случая. Очень жаль, но это так.

Теперь мне следовало встать, выйти из кафе и вернуться к своей привычной жизни. Но прежде я должен был разузнать, как действует придуманный девушкой механизм. Она вывела меня из равновесия, и мне хотелось прояснить все до конца, а потом со спокойной душой уйти, сказав себе: на самом деле она дура, и я зря потерял время.

– Что ты им рассказываешь, когда они подходят к тебе?

– Каждый раз другое, я не готовлюсь заранее.

– Значит, у тебя богатое воображение…

– Нет, это совсем не трудно, даже не приходится ничего выдумывать: они сами дают мне понять, что им хотелось бы услышать. Просто надо взглянуть на них. Я только плачу. А они делают все остальное.

Она говорила, как мошенник, мошенник со взглядом десятилетней девочки.

– И сколько ты с этого имеешь? – спросил я.

– Нисколько. Когда мне хотят что-то дать, я обычно отказываюсь, а соглашаюсь, только если чувствую: человеку это абсолютно необходимо, без этого он не сможет почувствовать себя лучше.

Жасмин показала мне маленький синий медальон с изображением Девы Марии, который носила на шее. – Мне его подарила в январе одна старушка. Сказала, что получила этот медальон от дочери и что он принесет мне счастье. Я чувствовала: эта вещь ей очень дорога. Но одновременно понимала: я должна взять медальон, для нее это было важно. И я согласилась. На мой взгляд, он жутко уродливый, но все же я его ношу.

И она рассмеялась:

– Правда же, он уродливый?

Она распахнула ворот блузки, чтобы вернуть медальон на место. Я увидел впадины под ключицами, едва намеченную грудь, рыжеватую родинку. В ее движениях не было точного, до сантиметра выверенного расчета, который обычно бывает в движениях соблазнительниц. Я уже по опыту знал, что означает такая естественность в поведении: я ей не нравился. Не знаю почему, но меня это страшно разозлило. Это, и все остальное тоже: ее тихое сумасшествие, ее невыносимая наивность, нелепая шапочка и сопливый нос, который она время от времени вытирала промокшими салфетками.

Эта девушка была словно кусочек фольги, застрявший между зубами, или порез на указательном пальце от листа бумаги, или трещинка на губе, которая лопается всякий раз, когда человек смеется. Вроде бы мелочь, а достает неимоверно.

Мне хотелось задать ей трепку, измочалить ее, исполосовать.

И я сказал:

– Ты вводишь людей в заблуждение. Внушаешь им, будто они выручили тебя из беды, но это же вранье, на самом деле у тебя все в порядке. Ты просто издеваешься над ними.

– Неправда!

– Правда. Ты притворщица, манипулируешь людьми, играешь их чувствами. По-моему, ты ведешь себя возмутительно.

И это еще слабо сказано. Бедная девушка! Какая же пустая должна быть у нее жизнь, если она так бездарно тратит время.

На лице Жасмин отразилось разочарование.

– Нет, ты ничего не понял! Есть масса людей, с которыми вообще никто никогда не разговаривает, которым кажется, что они никому не нужны. Я просто помогаю им снова полюбить самих себя, хотя бы немножко.

– А-а, понятно… Значит, на самом деле ты спасаешь мир, да? По-твоему, если людям захочется тебя утешить, их моральный дух взлетит до небес?

– Да, – с улыбкой ответила Жасмин.

– Ну конечно! – злорадно хихикнул я.

– Но это срабатывает! Я точно знаю, срабатывает! Я проверила это на себе, когда у мальчишки на остановке был припадок. До того как я им занялась, мне было очень плохо, а потом целый день было легко и приятно. Хотя это приятное состояние длится недолго. Но, знаешь, я говорю себе: если человек улыбается – это всегда победа.