Жизнь с нуля - [19]

– Если бы я все это знал раньше, тебе бы не поздоровилось! Ты уж поверь! – сердито говорит Насардин.

Я смеюсь:

– Да ладно! Срок давности уже прошел!

Напряжение спадает, Насардин смеется и подмигивает мне:

– Понятное дело, тебе нравилось изображать из себя героя…

Нет, я даже не получал от этого удовольствия. Это все равно что с блеском сдать экзамен, воспользовавшись шпаргалкой: незаслуженная слава не приносит радости.

Можно обмануть весь мир, но себя самого не обманешь.

Пакита и Крепыш

Я познакомился с Насардином и Пакитой, когда поступил в лицей имени Мистраля. Я перешел туда из другой школы, где были рады от меня избавиться.

Мне было уже семнадцать, и я остался в предпоследнем классе на второй год, но это обстоятельство не побуждало меня удвоить усилия. Я выглядел бунтарем, хотя у меня не было бунтарских взглядов: я выбрал этот стиль, чтобы позлить панков и готов, которые кучковались в коридорах лицея плотно, словно прыщи на физиономии подростка. Я закручивал себе такие тугие дреды, что голова становилась похожей на метлу. Обжирался гамбургерами и блинчиками, не боясь лишних калорий и холестерина: на черта мне здоровое питание, если я из надежных источников знаю, что не дотяну до атеросклероза?

Мы с тетей Жизель жили вдвоем на улице Ронсара, и наша квартира была уютной и веселой, как комиссариат полиции в три часа утра. Я слушал Queen, Майкла Джексона, Блэр и Брюса Спрингстина. В кино смотрел все без разбора: «Обычных подозреваемых», «Храброе сердце», «Франкенштейна», «Неглубокую могилу», «Бэтмен навсегда», «Звездные врата». Читал «Властелина колец», комиксы про Торгала и путеводители, которые брал у Насардина. А как только тетушка, приняв таблетку, засыпала крепким сном в дальней комнате, я убегал.

Моим спутником и верным товарищем в ночных прогулках был старенький сине-белый мопед «чаппи». Я присвоил нам кодовые имена: Чапа и Крепыш. Мы носились по узким улочкам квартала, не обращая внимания на знак «одностороннее движение» (разумеется, выключив фары), и Крепыш, то есть я, воображал себя отважным воином.

Тогда Пакита была еще сногсшибательной красоткой, с которой Насардин познакомился на ярмарке. Ей исполнилось тридцать семь, и от нее глаз было не отвести.

Как и другие мальчишки из лицея, я впервые заказал у нее блинчик только для того, чтобы увидеть ее грудь с близкого расстояния.

Не знаю, догадывался ли Насардин об истинной причине своего коммерческого успеха. Думаю, он понимал, что его жена притягивала нас, как магнит притягивает железные опилки. Но любоваться цветком и сорвать цветок – это разные вещи.

И потом, клиент – всегда клиент.

Мои приятели пытались изображать из себя мачо. Говоря о Паките, они называли ее «телкой» или «дешевкой», но большинству из них она снилась по ночам. А я считал, что она в тысячу раз сексуальнее, чем девчонки моего возраста, эти маленькие шлюшки, которые сначала разглядывали меня на уровне ширинки, и только потом смотрели в лицо. Пакита была моей Брижит Бардо, моей Бо Дерек, моей Эммой Фрост, я был в нее безумно влюблен. Но эта любовь оставалась платонической – на мое счастье, как я полагал. И хоть я давно уже смотрю на Пакиту другими глазами, приятно вспоминать, как она грезилась мне по ночам.

Она никогда не узнает (разве я посмел бы ей такое сказать?), что для меня она вроде бывшей пассии, которую я прежде страстно любил, а теперь храню об этом чудесные воспоминания, не омраченные ни давними обидами, ни угрызениями совести.

* * *

Раз-другой я завернул после уроков к фургону с блинчиками, просто чтобы поздороваться с Насардином и Пакитой. Вскоре это превратилось у меня в привычку. Я легко перешел с обоими на «ты». Это казалось естественным, само собой разумеющимся. Они были чем-то вроде приемной семья, нанятой на полдня. Единственные взрослые, которых я знал, помимо тетушки и преподавателей лицея. Я смотрел на них и думал: надо же, оказывается, бывают и доброжелательные взрослые, всегда в хорошем настроении. Раньше мне такие не встречались.

Я не любил, когда за мной увязывались одноклассники, толпились у прилавка и захватывали стулья, поставленные для клиентов. Если это случалось, я почти сразу же уходил. Делить с кем-то Насардина и Пакиту дольше пяти минут казалось мне невыносимым. Я воспринимал это как нарушение своих привилегий, и страдал от ревности, хоть и не подавал виду.

И еще я не любил, когда придурки из моего класса пялились на Пакиту, толкая друг друга локтями и похотливо хихикая. Но я не мог помешать им смотреть на нее, как бы я ни страдал от этого. У меня хватало смелости, чтобы безрассудно рисковать жизнью, но драться я не умел. Я злился на Насардина: почему он не поставит их на место? Злился на Пакиту: почему она не пошлет их подальше? По моему мнению, он был слишком спокоен, а она слишком приветлива. Казалось, они ничего не слышат, ничего не понимают. Позже я понял, что Насардин и Пакита не были ни глухими, ни тупицами. Просто они были философами. Когда-то давно, еще до женитьбы, они столкнулись с ограниченностью и глупостью собственных родителей, и с тех пор хорошо представляли себе, насколько разнообразны могут быть проявления этих человеческих свойств.