Жизнь, прожитая не зря - [64]

Двинулся прямо, наугад. Дрожал от холода, выбивая зубами ровную дробь. Мокрые штаны противно липли к ногам. Мысли в голове крутились обрывочные, бессвязные. Но внутри стучало упрямо, радостно:

«Переплыл., переплыл».

На Луну набежали тучи, и он почти уже ничего не видел в густой непроглядной мгле. Шёл и шёл вперёд, ощущая под ногами то жёсткую траву, то острые камни, то затвердевшую глину. Пораненные ступни саднило протяжно.

Иногда, чтобы хоть немного согреться, пробовал бежать. Но, спотыкаясь о кочки, бугорки или вылезшие из земли корни растений, почти сразу же падал и лежал ничком, тяжело дыша.

Однако страх замёрзнуть, умереть уже здесь, на своём берегу, заставлял его подниматься и идти дальше.

Станислав попробовал крикнуть.

Э-э-э-э! А-э-а-э! — протяжным эхом раскатилось по степи его жутковатое хрипение.

Крик не шёл из застуженной, сведенной глотки.

Солдат уже не понимал, куда брёл. Просто куда-нибудь, чтобы не упасть тут и не умереть.

«Упадёшь — умрёшь, замёрзнешь», — буравило мозг.

И он тащился дальше, переставляя непослушные, налитые тяжестью ноги.

Ночная мгла постепенно отступала, рассеивалась в сером, блеклом. В ушах его вдруг начало звенеть. Сначала тихо, потом всё сильнее, громче. Он остановился и потряс головой. Звон не прекратился. Прислушался, с трудом соображая. Вместо звона ему теперь отчётливо слышались громкие крики перекликающихся в степи птиц.

«Откуда птицы? Сейчас ночь», — подумал Станислав машинально.

Он снова тряхнул головой, огляделся. Серая пелена не исчезла. Окрестности вокруг проступали тусклыми, расплывающимися очертаниями. Кусты, бугорки, колючки. Тьмы больше не было.

Глянул вперёд и увидел невдалеке огни. Они, яркие, сияющие, медленно приближались, выползали на него из туманной мути.

Солдат пошёл им навстречу. Под разбитыми и ободранными в кровь ногами он больше не ощущал ни камней, ни шипов. Он ступал на что-то ровное, твёрдое.

Станислав остановился и посмотрел вниз. Наклонился и потрогал руками. Пальцы ощутили гладкую непроницаемую поверхность, влажную от выпавшей росы.

«Афсальт», — догадался он.

В свежих предрассветных сумерках он брёл по шоссе. Яркие огни впереди были фарами движущейся прямо на него машины. Они сверкнули теперь совсем близко, почти ослепив его, и остановились, замерли на месте.

Из УАЗика выскочили люди в серой форме с оружием и обступили солдата. Станислав ошарашено таращился на милицейский патруль, а потом, завидев на их рукавах трёхцветные российские шевроны, широко раскрыл рот, силясь улыбнуться — но не мог.

— Оттуда. Бежал. С того берега. Двое в «Джипе».. Станица Внезапная. Чечня., — бормотал он бессвязно. — Соса и Колька чичи завалили… Я мотострелок. Младший сержант… Терек переплыл.

Люди бестолково суетились вокруг, удивлённо переглядывались. Трясли его за плечи, переспрашивали.

— Бежал. Из плена. Мотострелок… — упрямо повторял он, с трудом расклеивая посинелые губы.

Но его уже никто не слушал. Громко и возбуждённо галдя, торопливо выкрикивая что-то в трещащие рации, милиционеры быстро набросили на его плечи бушлат и повели к машине. Качали головами, улыбались, хлопали по спине.

Станислав втиснулся на заднее сиденье УАЗика. Тепло. Наконец-то тепло. Сидения согреты телами сидевших на них людей, в салоне прокурено, крепко пахнет потом. Над головой водителя тускло мерцает слабенькая лампочка.

В рот ему всунули горлышко бутылки. Глотнул — и перехватило дыхание от водки.

— Пей, согреешься, — кричал ему кто-то в самое ухо.

— Откуда у вас? — спросил он зачем-то.

— Так ночное ж дежурство, для сугрева.

И он пил большими жадными глотками, улыбаясь несмело.

— В Кизляр! — коротко бросил водителю широколицый русоволосый лейтенант.

Машина тронулась.

Санкт-Петербург Март — апрель 2006 г., исправлено и дополнено в мае 2010 г.

Смерть капитана Лебедева

Капитан Лебедев застегнул бушлат, надвинул на лоб шапку-ушанку и, миновав КПП, вышел за ворота воинской части. Остановился, оглядывая исподлобья улицу. Город казался чуждым: он смотрел на него тусклыми, в дождевых потёках, оконными проёмами домов, скалился разбитыми бордюрами тротуаров, дышал странным, незнакомым запахом душной, сухой, совсем нерусской пыли. Растрескавшийся, вспученный и распаханный корнями тополей асфальт был гол и сух.

В эту зиму снег не выпадал ни разу. И сколько капитан ни смотрел с надеждой на тяжёлые тучи, заволакивающие окрестные горы до самого подножья, они разряжались лишь холодными дождями. По ночам этот чужой зимний дождь растекался мутными потоками по оконному стеклу его каморки, и Лебедев, вспоминая морозный хруст снега далёкой родины, с тоской думал о России.

По диагонали от ворот, через улицу, на грубо сколоченном деревянном ящике сидела полная краснолицая женщина неопределённого возраста. Явно нерусская, с большим крючковатым носом и одичалым выражением больших, глубоко запавших карих глаз. Прямо перед ней — на ящике поменьше, накрытом грязным платком, был разложен её товар: жвачки, шоколадные батончики в затёртой выцветшей обёртке, бумажные кульки с жареными семечками и несколько пакетиков дешёвых леденцов. Женщина куталась в серое замызганное пальто, подпоясанное толстым, сложенным вдвое шерстяным платком.