Жизнь, прожитая не зря - [47]

Пули, пролетая мимо его лица, с надсадным визгом впивались в каменную кладку забора. Щёки Сослана больно царапали отлетавшие осколки. Он съёжился, сжался до боли в мышцах, зажмурил глаза, стиснул зубы.

Наконец, кому-то удалось попасть в бутылку, и звенящие стеклянные брызги разлетелись по сторонам. Один из них глубоко взрезал правую щеку невольника. Но Сослан, оцепенев, даже не почувствовал боли, не ощутил заструившейся по щеке крови.

Гаджимурад приказал ему собрать все кусочки стекла руками, пригрозив, что если найдёт потом хоть один, то заставит невольника его проглотить. Тараща глаза, тот завозил помертвелыми руками по земле, изрезав пальцы в кровь. Чеченцы, глядя на это, громко ржали, выли, ругались.

Потом они погнали Сослана к незаконченной пристройке, опять работать, но тот, пережив смертный страх, едва мог двигаться и лишь бестолково топтался на месте, точно пьяный. Тогда злыми, жестокими пинками его загнали в зиндан.

После этого чеченцы вместе с Серёгой принялись за Николая.

— Э, ты, свинья! Сюда иди!

У того сердце захолонуло от ужаса, и он засеменил к ним на ватных ногах. Гаджимурад брезгливо скривил губы:

— От тебя воняет как от свиньи. И все вы русские — свиньи. Мой брат вашим головы в Грозном резал. Когда ты сегодня закончишь работать, я тебе тоже отрежу башку.

У Николая пересохло во рту.

— Отвечаю, отрежу.

Чеченцы довольно заулыбались и закивали головами.

— Э, ты в какого бога веришь? — спросил троюродный брат Гаджимурада Иса — низкий, коренастый, с близко посаженными глазами.

— Я, я, не знаю, — заикаясь, пробормотал Николай.

— Чё? Э, ты разве не знаешь, что есть только один бог — Аллах! И ты смеешь в него не верить?

Николай обмер. «Мне — всё. Мне — конец», — бешено заколотилось где-то внутри него.

Он молчал, дыша часто и беззвучно.

— Да ты спасибо скажи, что рядом с тобой правоверные мусульмане. Ты сам должен был уже давно попросить, чтобы мы научили тебя исламу. Научили делать намаз. На коленях должен был умолять об этом, — прошипел Серёга, подобострастно косясь на чеченцев. — Я сам благодарю Аллаха за то, что мне в жизни встретились эти благородные люди. Они научили меня настоящей вере.

Чеченцы перемигнулись меж собой, радостно ощерившись.

— Вот видишь, Салаутдин тебе всё правильно сказал, — поддержал Иса. — Он тоже когда-то был гяуром, таким же, как ты. Но потом принял ислам, обратился в истинную веру. Если ты не веришь нам — чеченцам, то поверь своему — русскому, который встал на путь истины.

Николай смотрел на чеченцев неотрывно, точно кролик на удава.

— Веришь ему? — грозно повторил Иса.

— Ве, ве., — запинался Николай.

— Чё? Не понял?

— Да, да, ве… верю.

— Только животные Аллаха не почитают, — хохотнув, встрял третий чеченец. — Вот потому ты и сидишь на цепи как собака.

— В натуре, собака.

— Э, а ты намаз делать умеешь? — настырно допытывался Иса. Он лузгал семечки и плевал кожуру в побелевшее, словно посыпанное мукой, лицо раба.

— Нет.

— А суннат тебе делали?

— Что? — пролепетал Николай.

— Суннат не знаешь? — спросил Гаджимурад.

— Нет.

— Вот баран! Ты же из Города Ветров, а даже не знаешь, что такое суннат. Там ведь тоже мусульмане живут. Суннат — это обрезание. Они тебе этого разве не говорили?

— Нее. Нее….еет — бормотал несчастный раб.

— Э, штаны снимай, позырим, — Гаджимурад матерно выругался и пнул его ногой.

Серёга уже принялся проворно стаскивать с него изодранные, перепачканные землёй брюки, но Иса остановил его жестом руки, плюнув при этом длинной слюной себе под ноги.

— Так делали или нет?

— Не делали, — дрожащие руки Николая блуждали в области брючной застёжки.

— Сейчас сделаем, не переживай, — Иса нарочито медленно достал из кармана нож, раскрыл его. — Салаутдин, сделай ему суннат, — и он протянул нож Серёге. — Ты же умеешь, — добавил он, ухмыльнувшись.

Того передёрнуло, но он тут же схватил нож в руки.

— Э, тормози, Иса, — вмешался третий чеченец. — Ведь если он ему суннат сейчас сделает, то этот русский уже мусульманин будет. Так ведь? А Гаджик же не может мусульманина как раба держать. Тогда придётся его отпустить.

«Отпустить. Придётся отпустить», — впечаталось в мозг.

Николай начал расстёгивать брюки. Он был готов уже на что угодно, лишь бы всё прекратилось, лишь бы отстали, отлепились от него эти жестокие, не знающие пощады люди. Они хотят сделать ему обрезание? Пускай! Пусть обрежут! Пусть сделают, что угодно! Лишь бы только в живых остаться. Лишь бы голову не отрезали.

Из дальнего угла двора на всё это исподлобья смотрел Станислав. Его взгляд был тяжёл, полон ненависти к чеченцам и отвращения к Николаю. Зло выругавшись вполголоса, он плюнул на землю и резко отвернулся.

— Э, смотри, смотри, Гаджик! — засмеялся Иса. — Отвечаю, он по ходу правда суннат хочет сделать. Уже штаны снимает. Ха, б..! Хитрый! — и он изругался грязно. — Думает, что в натуре от этого мусульманином станет, и мы его отпустим.

— Э, ты, ишак! Чтобы стать мусульманином, надо встать на колени, обратиться лицом в сторону Мекки и произнести шахаду. Понял? И при этом обязательно должны быть два свидетеля-мусульманина. А ты — грязный гяур, — и Гаджимурад отвесил невольнику звонкую пощёчину. — Ты недостоин нашей веры. Ты, свинья, на коленях нас благодарить должен, что мы тебя кормим и в живых пока оставляем. Вы — русские — вообще грязные идолопоклонники. Мне отец говорил, что в ваших этих, — и он обернулся к Серёге. — Как их там?