Жизнь, прожитая не зря - [20]

Ахмед безмолвствовал.

— Понял, баран? — глаза чеченца налились кровью, и в уголках рта выступила пена. — Последний раз говорю по-хорошему: подпиши. А если не подпишешь, я такое с тобой сделаю! Я лично отрежу тебе уши! И ты сожрёшь их прямо здесь. Только попробуй не сожрать! Потом яйца тебе отрежу. И ты тоже их жрать будешь! Ты на коленях будешь ползать и умолять, чтобы тебя поскорее убили. Но я буду убивать медленно. Я увезу тебя в селение и сгною в яме. Твоей кровью покрашу забор вокруг своего дома. А когда ты сдохнешь, я отдам твои кости собакам.

Жалко всхлипывая, дрожащей рукой Ахмед взял ручку. Стержень скользил и царапал бумагу, пока он, не помня себя, выводил подпись. Загуев вырвал лист, удовлетворённо поглядел на него и убрал в ящик стола. Злоба его угасла, осталось одно только торжество.

— Возвращайся в Махачкалу. Если тебя будут спрашивать, говори, как я сказал. У нас есть большие связи в Москве. Твоё добровольное признание напечатают в газетах наши друзья. И все люди узнают правду про кровавые преступления русских.

Чеченец порылся в бумагах на столе.

— Утром пойдёт поезд «Гудермес — Махачкала». Езжай на нём. Деньги остались?

— Нет.

— Тогда подожди, — комендант написал что-то на листке, с важным видом приложил печать и передал его Ахмеду. — Это справка из комендатуры. Покажешь проводнику, он пустит тебя бесплатно. А теперь убирайся. И помни, что я сказал. У нас везде есть люди. Если ты попробуешь нас обмануть, то пеняй на себя.

Ахмед не помнил, как вышел в коридор, как миновал охрану и покинул мрачное здание комендатуры. Он бродил где-то в потёмках, проваливался в лужи, оступался, падал, пачкая руки в жидкой грязи. Снова поднимался, снова куда-то шёл, натыкался на глухие каменные заборы, стены домов, влажные от дождя стволы деревьев. В каком-то закоулке на него налетела стая приблудных собак и, окружив со всех сторон, рычала, скалила клыки, захлёбывалась в надрывном лае.

Что было дальше, как он отбился от этой своры, Ахмед тоже толком не запомнил. В его памяти осталось лишь то, как он опять где-то бродил, на что-то натыкался в темноте. Как он добрался до вокзала — тоже не помнил. Там, в маленьком, грязном зале ожидания с заплёванным полом он долго и неподвижно сидёл в жёстком деревянном кресле с отломанными ручками, тупо уставившись на изорванные, свисающие лоскутами брюки. На ногах во многих местах зияли глубокие раны от собачьих клыков, но боли он не чувствовал.

Его заприметили какие-то совсем молодые сопляки. Сначала топтались рядом, говоря что-то по-своему, и пожирая хищными взорами. Затем подошли гурьбой, заговорили с ним по-чеченски и, убедившись, что Ахмед — не свой, не местный, грубо схватили за ворот, требуя денег.

— Э, филки дай, сука! Филки! — парень лет шестнадцати наседал с нахальством.

От него крепко несло горьким ароматом пережаренных семечек.

— Филки, сука! Закопаю! — злобно шипел в ухо другой сопляк.

Ахмед, машинально сунув руку в карман, достал и показал данную Загуевым бумажку.

— Из комендатуры я, из комендатуры, от Загуева, — повторял он без конца. — На поезд мне надо. На поезд.

Услыхав фамилию коменданта, те, нехотя, отвязались.

На рассвете подкатил поезд, в старых обшарпанных вагонах которого были повыбиты стёкла и переломаны почти все деревянные сидения. Ахмед забился в угол крайней к выходу скамьи. Колёса скрипели, вагоны подпрыгивали на стрелках. Ахмед покачивался из стороны в сторону, в такт движению, и пустыми, бессмысленными глазами смотрел в окно, в мутную, сероватую мглу осеннего утра.

Через несколько часов он был уже в Махачкале. Спеша домой, он жадно вглядывался в знакомые с детства улицы, в дома, деревья на бульварах, в лица прохожих. Вглядывался с радостным изумлением, словно видел всё это впервые.

В тот же день, простуженный, он слёг в жару. Перепуганные родные вызвали «скорую». Пожилой краснолицый врач с седыми усами сочувственно выслушал его сбивчивый, горячечный рассказ.

— Ты посмотри, что делают, — сокрушённо качал он головой. —

Что творится, слушай! Что твориться… Сталина на них нет.

* * *

Лейтенант Алексей Скворцов не знал, что случилось с Ахмедом. Вероятно, он вообще этого никогда не узнал.

Выйдя из вагона, он постоял немного на перроне, выкурил сигарету и, не спеша, двинулся вдоль состава. На всякий случай лейтенант захватил с собой десантный нож, раскрыл его, засунул в глубокий узкий карман на штанине и чувствовал себя спокойно и уверенно. Два работающих фонаря не могли осветить всю платформу, и она лежала мрачная, пустая. Не замечая в потёмках его офицерские звёздочки на погонах бушлата и совершенно русские черты лица, редкие встречные чеченцы, очевидно, принимали лейтенанта за своего «гвардейца» и равнодушно проходили мимо.

Алексей вошёл в здание вокзала. Потоптался там, таращась на настенное табло с расписанием поездов. Вокруг деловито, с громким гомоном сновали чеченцы, таща какие-то баулы, сумки, мешки. Его немного смутили вооружённые люди в полувоенной или в гражданской одежде, сидящие на скамьях, на подоконниках или просто на корточках вдоль стен. Их цепкие внимательные взгляды враз уставились на лейтенанта, едва тот вошёл, и теперь оглядывали, ощупывали его со всех сторон. Посмотрев на их автоматы, с перехваченными синей изолентой рожками, он подумал о своём ноже, сиротливо лежащем в кармане, и слегка поёжился.