Жизнь прекрасна, братец мой - [11]

— Газеты за двадцать второй. А кажется, что прошел не год, а целых десять.

Петросян кивнул и шепотом ответил:

— Там должна быть статья по вопросам нашей сельскохозяйственной политики. Если попадется, запиши, в каком номере она вышла.

— Хорошо, — сказал я.

Петросян ушел. Он готовит исследование по земельному вопросу на Ближнем Востоке. «Если буду регулярно работать, закончу за три года», — говорит он. А у него рак. И он знает, что проживет, самое большее, восемь-девять месяцев.

Иран прислал голодающим детям Поволжья три сотни пудов риса и двадцать три пуда изюма. Соединенные Штаты Америки прислали семь грузовых кораблей с кукурузой. Английский кабинет министров отказался предоставить России материальную помощь. Я дошел до 15 марта. И вот опять: «Каждая организация, каждый гражданин должен, положа руку на сердце, честно ответить на вопрос, все ли он сделал для того, чтобы спасти голодающих. Пусть те, кто до сегодняшнего дня затыкал уши, чтобы не слышать стонов умирающих от голода, будут пригвождены к позорному столбу! И пусть они носят клеймо убийц!» Шведские коммунисты прислали 1560 пудов муки, рыбы и двадцать тысяч крон. На Одиннадцатом съезде Российской Коммунистической партии выступает Ленин. В Италии — фашистская диктатура. Опять новость о нас: турецкие коммунисты поздравили Владивосток с освобождением силами Красной Армии. Великое национальное собрание Турции приняло резолюцию о прекращении полномочий стамбульского правительства.

За окнами на московский вечер мягко, крупными хлопьями, падает снег. Безрукий парень быстро переворачивает страницы книги палочкой, зажатой в зубах.

Заголовки от 7 ноября: «Приветствуем тебя, трудовой Запад: именно ты поддерживаешь Российскую республику рабочих. Приветствуем вас, немецкие молотобойцы, сокрушившие Вильгельма.[18] Разбейте теперь и кровавый трон Стиннеса!»[19] На той же странице — поздравление Ленина: «Дорогие товарищи! Горячо поздравляю вас с пятой годовщиной Октябрьской революции! Мое пожелание: чтобы в предстоящую пятилетку мы добились миром не меньшего, чем мы добились сейчас с оружием в руках. Ваш Ленин». На той же странице: «Юность, юность, торопись, спеши на смену уходящих поколений!»

Вошел наш Хасан. Сделал вид, что меня не видит. Сел за длинный стол слева от меня. Хасан — из унтер-офицеров османской армии. Попал в плен царским войскам на Кавказе, был отправлен на работы в Сибирь. В 1918 году примкнул к большевикам. В 1919-м познакомился с Мустафой Субхи. Кажется, нет такого фронта, на котором он не сражался бы против белых: он сражался и с Колчаком, и с контрреволюционными чешскими корпусами, и с Врангелем, и в турецкой роте Красной Армии, созданной Субхи, против дашнаков[20] и грузинских меньшевиков. Сейчас изучает в университете философию, но хочет быть инженером- электриком. Меня не любит, думаю, потому, что я попал в Московский университет запросто, спустя рукава, не выпустив ни единой пули по классовому врагу, по капиталистам и империалистам. А еще он не может простить мне, что я внук паши. (В 1932 году Хасан стал инженером-электриком. В 1937-м его расстреляли. После XX съезда — посмертно реабилитировали.) Я вернулся к «Правде» от 7 ноября 1922 года: «В пятую годовщину победы пролетариата сквозь стены тюрем, сквозь преграды мы шлем наш братский привет всем товарищам, закованным буржуйскими жандармами в кандалы и томящимся в застенке; всем тем, кого схватили; всем, кого сослали; всем, кого пытали и отправляли на казнь за их беззаветную преданность коммунизму!»

Вошла Аннушка. Я низко склонился над «Правдой», но краем глаза слежу за ней. Она увидела меня. Хотела подойти, но передумала. Наверное, она села позади меня, за стол поближе к двери.

«Правда» пишет: «Мы должны очистить Сибирь от японцев!», «Мы должны ни в чем не уступать международному капиталу!», «Мы должны найти общий деловой язык с Америкой!», «Нужно обеспечить равновесие бюджета! Нужно предотвратить простой фабрик!» Я нашел статью, которую просил Петросян: «Вопросы нашей сельскохозяйственной политики». 21 декабря 1922 года. Я встал. Аннушка, как я и предполагал, сидит у меня за спиной, за столом у двери.

— Выйдем ненадолго.

Я вышел в коридор. Она пришла.

— Что вы хотите?

— Вы вчера ночью гуляли по Москве-реке с Си-я-у?

— А вам-то что?

— Он любит тебя как сумасшедший…

Она не ответила. Ее голубые глаза потемнели.

— Ты тоже любишь Си-я-у…

— Почему бы мне его не любить? Что вы от меня хотите? Зачем вы меня позвали?

— Что ты сейчас читала?

Она улыбнулась. Только на правой щеке у нее появилась маленькая ямочка, только на правой щеке.

— Есенина… Еще вопросы есть?

— Нет.

* * *

— Нет, Измаил, все совсем не так. Девушка вовсе не заносилась передо мной. Я тогда подумал о чем угодно, но о том, что она просто ломается, — совершенно не подумал; если бы она хоть чуть-чуть ломалась, я понял бы. Сразу бы понял. К тому же с чего ей было дурить меня? Все университетские парни вьются вокруг нее. Но только Си-я-у она позволяет обращаться к себе на «ты». А с другими шутит, улыбается, танцует, может прогуляться, но не более. Пойти дальше никому не приходит в голову… Впрочем, может быть, и приходит, но все стесняются друг друга, боятся, каждый думает: «А вдруг остальные догадаются, что у меня на уме, и я опозорюсь?» Ведь такие мысли — как опиумный дурман. Пока не покуришь — не узнаешь, что это. Но если покурить — одуреешь, потом очнешься, а окружающие поднимут тебя на смех.