Жизнь после жизни - [98]

— Холодные компрессы, — советовал врач, и Урсула меняла у нее на лбу мокрые полотенца, пока читала ей книжки, к которым Фрида оставалась безучастной.

Потом девочка стала бредить; доктор нашел сильные шумы в легких и сказал:

— Бронхит. Надо выждать — это само пройдет.

Ночью у Фриды наступило резкое, страшное ухудшение. Они закутали ее маленькое, почти безжизненное тельце в одеяло и помчались на такси в ближайшую больницу — католическую. Там поставили диагноз: пневмония.

— Ребенок очень слаб, — сказал доктор таким тоном, словно они были виноваты.

Двое суток Урсула сидела у постели Фриды и держала ее за руку, боясь отпустить.

— Если б я только мог переболеть вместо нее, — шептал Юрген поверх крахмальных простынь, которые тоже помогали удерживать Фриду в этом мире.

По коридорам галеонами проплывали монахини в огромных причудливых апостольниках. Когда Урсула на мгновение отвлеклась, ей первым делом пришел в голову вопрос: сколько же времени требуется на ежедневное сооружение этих сложных конструкций? Сама бы она ни за что не справилась с такой задачей. Да из-за одного этого головного убора путь в монахини был ей заказан.

Они собрали в кулак всю свою волю, борясь за жизнь Фриды, и малышка выжила. Триумф воли.^{115} Кризис миновал, но до выздоровления было еще далеко. Слабенькая и бледная, Фрида шла на поправку очень медленно, и вот как-то вечером, вернувшись после дежурства у ее постели, Урсула нашла под дверью оставленный кем-то конверт.

— Смотри, от Евы. — Дождавшись Юргена, она протянула ему записку.

— Кто такая Ева? — не понял он.

— Улыбаемся! — Щелк-щелк-щелк.

Да пожалуйста, лишь бы сделать приятное Еве, думала Урсула. Она не возражала. Ева была так добра, что пригласила их в эти места, чтобы Фрида подышала целительным горным воздухом, питаясь свежими овощами, яйцами и молоком с образцово-показательной фермы Гутсхоф, расположенной на горном склоне, чуть ниже Бергхофа.

— Это высочайшее повеление? — спросил Юрген. — Отказы не принимаются? Или ты хочешь отказаться? Надеюсь, что нет. Кстати, подлечишь там свою мигрень.

Урсула заметила, что с его продвижением по министерским эшелонам их разговоры становятся все более однобокими. Юрген высказывал мнения, ставил вопросы, сам на них отвечал и делал выводы, не испытывая ни малейшей необходимости вовлекать ее в беседу. (Вероятно, адвокатская манера.) Сам он, естественно, этого не замечал.

— Выходит, старый козел наконец-то завел себе женщину? Кто бы мог подумать. А ты давно знала? Нет, вряд ли ты бы со мной поделилась. Надо же — твоя знакомая! Нам-то это выгодно, правда? Быть поближе к трону. Выгодно для моей карьеры, а стало быть, и для нас с тобой. Liebling,[58] — для порядка добавил он.

Урсула подумала, что от трона лучше держаться как раз подальше.

— Я с ней лично незнакома, — сказала она. — Мы даже не встречались. Это все фрау Бреннер — она дружит с ее матерью фрау Браун. Клара когда-то подрабатывала у Гофмана вместе с Евой. Они еще в детский сад вместе ходили.

— Впечатляет, — сказал Юрген. — Три коротких шага от дамских сплетен к вершинам власти. А знает ли фройляйн Ева Браун, что ее подружка детства Клара замужем за евреем?

Урсулу поразило, как он произнес это слово. Jude. С презрительной издевкой — раньше за ним такого не водилось. Ее как будто ударили в самое сердце.

— Понятия не имею, — сказала она. — Сплетни, как ты изволил выразиться, меня не интересуют.

Фюрер занимал такое место в жизни Евы, что в его отсутствие она чувствовала себя пустым сосудом. Когда ее возлюбленный уезжал, она ночами просиживала у телефона и, как собачонка, навостряла ухо в ожидании хозяйского голоса.^{116}

Заняться там было практически нечем. Со временем все лесные тропы и пляжи (невыносимо холодного) Кенигзее начинали действовать на нервы вместо того, чтобы бодрить. Ну сколько можно собирать полевые цветы, сколько можно лежать в шезлонге на террасе? Это уже приводило к легкому помешательству. В Берге хлопотали батальоны медсестер и санитарок, которые с готовностью обхаживали Фриду, и Урсула томилась от безделья, точно так же как Ева. По глупости она взяла с собой одну-единственную книгу, но, по крайней мере, толстую: это была «Волшебная гора» Томаса Манна. Ей не пришло в голову, что этот роман числится в списке запрещенных книг. Какой-то офицер вермахта, застав ее за чтением, сказал:

— Довольно смело с вашей стороны — это, знаете ли, у них запрещенная литература.

В ее представлении, «у них» означало, что он к «ним» не относится. А что, собственно, они могли ей сделать? Отобрать книжку и бросить в кухонную печь?

Он был очень любезен, этот офицер вермахта. Бабушка его, рассказал он, вела свой род из Шотландии; в детстве он с радостью ездил на каникулы в «гористый северный край».

«Im Grunde hat es eine merkwürdige Bewandtnis mit diesem Sicheinleben an fremdem Orte, dieser — sei es auch — mühseligen Anpassung und Umgewöhnung», — прочла она и с трудом, в общих чертах перевела: «Есть что-то странное в этом сживании с новым местом, в этом, хотя бы и нелегком, приспосабливании и привыкании».^{117} Как верно, подумала она. Манн читался со скрипом. Лучше было бы набрать с собой коробку готических романов Бриджет. Уж они-то явно не относились к числу