Жизнь после жизни - [106]

Она обняла и поцеловала дочку, а потом стала рассказывать ей на ушко про детство Тедди, про его день рождения с сюрпризом, про умницу Памелу, и вредного Мориса, и потешного маленького Джимми. Как тикали часы в прихожей, как шумел в дымоходе ветер и как в сочельник они разжигали из больших поленьев огонь и подвешивали чулки к каминной полке, а на другой день ели жареного гуся и пудинг с изюмом — вот наступит следующее Рождество, и они все вместе будут делать точь-в-точь то же самое.

— Все теперь будет хорошо, — пообещала ей Урсула.

Убедившись, что Фрида заснула, она взяла маленькую стеклянную ампулу, что дал ей аптекарь, осторожно положила Фриде в рот и сжала ее хрупкие челюсти. Стекло еле слышно хрустнуло и раскололось. Теперь настал ее черед, и, надкусывая свою ампулу, она вспомнила строчки из «Священных сонетов» Джона Донна: «Встречаю смерть, навстречу смерти мчась, прошли, как день вчерашний, вожделенья».^{132}

Она покрепче обняла Фриду, и вскоре их обеих укутала своими бархатными крыльями черная летучая мышь, и эта жизнь уже стала ненастоящей и отступила. Никогда еще она не отдавала смерти предпочтения перед жизнью, но теперь, уходя, поняла: что-то хрустнуло и надломилось и ход вещей нарушился. А потом все мысли стерла темнота.

Долгая и тяжелая война

Сентябрь 1940 года.

— «Вот кровь Христа по небесам стекает», — выговорил рядом чей-то голос.

«„Струится“, — мысленно поправила Урсула, — а не „стекает“».^{133} Красное зарево ложного рассвета означало сильный пожар в восточной части города. Над Гайд-парком трещал и вспыхивал заградительный огонь, а поблизости непрерывно били зенитки, создавая свою отдельную какофонию: они со свистом выплевывали в воздух снаряды, которые фейерверком разрывались в вышине. Уровнем ниже пульсировал оглушительный разноголосый рев бомбардировщиков, от которого Урсуле всякий раз начинало казаться, будто у нее сплющиваются внутренности.

Там, где еще недавно была проезжая часть, грациозно приземлилась парашютная мина, высыпав кассеты с зажигательной смесью, которые расцвели букетом огня. Один из бойцов отряда гражданской обороны — лица его Урсула не видела — побежал с ручной помпой в ту сторону. Если бы не грохот, все это могло бы показаться живописным ночным празднеством, но грохот был такой, будто разверзлись врата ада и выпустили наружу вопли всех проклятых на муки вечные.^{134}

— «О нет, здесь ад, и я всегда в аду»,^{135} — произнес тот же голос, будто читая ее мысли.

В кромешной тьме она не могла разглядеть говорящего, хотя безошибочно его узнала: это был мистер Дэркин, с которым они дежурили в опорном пункте. В прошлом учитель английского, он обожал цитаты. Что не мешало ему их перевирать. Голос (то есть мистер Дэркин) продекламировал что-то еще — не иначе как снова из «Фауста», но слова его утонули в оглушительном разрыве бомбы, упавшей через две улицы. Земля содрогнулась, и другой голос, долетевший с завалов, прокричал: «Берегись!» Урсула почувствовала, как что-то сдвигается с места, и услышала скрежет, напоминающий падение гравия в преддверии схода горной лавины. Но это посыпались обломки, а не гравий. Снаружи высилась не гора, а безобразная груда — все, что осталось от частного дома, точнее, от нескольких, которые теперь оказались перемолоты и вдавлены один в другой. Еще полчаса назад эти обломки были жилищами, а теперь на их месте выросло адское нагромождение кирпичей, раздробленных балок и половиц, мебели, картин, ковров, постельного белья, книг, посуды, линолеума, стекла. Человеческих тел. Обломки жизней, которые никому не дано восстановить.

Град обломков стал утихать и наконец прекратился, лавина прошла, и тот же самый голос прокричал: «Все в норме! Продолжаем!» Стояла безлунная ночь, и единственными источниками света служили закамуфлированные фонари бойцов тяжелого аварийно-спасательного отряда — призрачные огни, блуждающие по завалам. Непроглядный, предательский мрак усугубляла плотная завеса пыли и дыма, зловещим облаком висевшая в воздухе. Зловоние, как всегда, было удушающим. К запахам газа и взрывчатки примешивался противоестественный дух разлетевшегося в щепки здания. От него не было спасения. Старой шелковой косынкой Урсула закрыла нижнюю часть лица, как делают бандиты, но пыль и вонь все равно проникали ей в легкие. Смерть и тлен круглыми сутками оседали у нее на коже и волосах, лезли в ноздри, в горло, забивались под ногти. Врастали в нее.

Недавно им выдали спецодежду: темно-синюю, мешковатую. До этого Урсула ходила в комбинезоне, который Сильви купила в «Симпсоне» вскоре после объявления войны, — в свое время такой фасон был чуть ли не в диковинку. Она подпоясывала его кожаным отцовским ремнем, к которому прикрепляла свои «аксессуары»: фонарик, противогаз, индивидуальный пакет первой помощи, блокнот. В один карман засовывала перочинный нож и носовой платок, в другой — пару кожаных перчаток и тюбик губной помады. «Хорошая мысль», — сказала мисс Вулф, впервые увидев перочинный нож. Невероятно, но факт, говорила про себя Урсула: невзирая на все предписания, мы по ходу дела импровизируем.