Жизнь под маской - [17]

– Спокойной ночи! – пожелал он ещё раз и пошёл укладываться. Вот только постелил себе не на корме, а поближе к Ольге – мало ли, среди ночи привидится что дурное?

Он как в воду глядел! Ольга долго не могла уснуть. Ворочалась на своем жестком ложе, словно на угольях, грудь её теснили дурные предчувствия, сердце колотилось… Когда наконец она заснула, то увидела во сне Вадима. Он сидел на полу комнаты, похожей на тюремную камеру, под глазом его чернел огромный синяк, а рубашка была разодрана в клочья. Рядом с ним на полу сидели ещё несколько человек в таком же плачевном состоянии; один вообще лежал, не в силах подняться.

Дверь камеры открылась, и в проеме возник вооруженный человек, который стал по списку читать фамилии. Ольга услышала одну: Зацепин. Другие остались в её голове многоточиями. Арестантов по коридору вывели в широкий, залитый солнцем двор. Там их поставили у стены, сплошь выщербленной пулями. Ольга увидела и стоящего напротив, рядом с вооруженными солдатами, белогвардейца с неприятным ржущим смехом. "Ямщиков, – вспомнила она. – Вадим называл его Жеребой".

– Зацепин, подумай, в последний раз тебе предлагаю! – крикнул Ямщиков.

Видно, его предложение воспринималось Вадимом как недостойное, потому что, по-мальчишески свистнув, он скрутил Ямщикову фигу. Белогвардеец махнул рукой, грянул залп, и фигура Ольгиного мужа, надломившись, медленно осела на землю.

Наверное, Ольга кричала. Потому что пришла она в себя от того, что Флинт обмывал её лицо холодной водой и приговаривал:

– Успокойся, Оленька, успокойся!

– Вадима убили! – сказала ему Ольга и разрыдалась.

Глава пятая

"Уж не погоня ли?" – испугался было Ян, но телега подъехала поближе, и юноша увидел на ней двух незнакомых казаков в форменных фуражках и выгоревших гимнастерках без знаков отличия.

– Хлопчик, далеко путь держишь?

– В город, – объяснил Ян.

Они переглянулись.

– Сидай, пидвизем трохи… Яка тебе у городе надобность, колы не секрет?

– Работу ищу.

– Работу у городе? Ты звидкиль такый взявся?

– С Украины.

– А там шо, своей работы нема?

– Так вышло.

– Ось, дывысь, Грицко, яка смила людына! Аж с самой Украины!

Казаки балагурили и вроде добродушно посмеивались над Яном, но в том, как они переглядывались между собой, не было и намека на шутливость.

– А бумага у тебя имеется: кто ты, откуда? Может, разбойник какой…

– Что вы, дяденьки, у меня метрика есть…

Метрику – свой единственный документ – Ян берег как зеницу ока. Он догадывался, что в такое смутное время, когда никто никому не верит, бумажка с печатью, выданная ещё в то время, когда в России был закон, должна вызывать уважение. Потому старался в чужие руки её надолго не отдавать. Когда писарь в отряде у красных взял метрику, чтобы записать сведения из неё в какие-то списки, Ян терпеливо сидел рядом и ждал, когда его драгоценная бумага освободится.

Белые метрику, правда, не забрали – они собирались извести Яна со всем его содержимым.

А контрабандисты и не подумали искать документ за подкладкой.

Казаки тоже спросили про документ… Дался он им!

– А говор-то у тебя, хлопчик, не хохляцкий…

Янек замолчал и ушёл в себя: взялись подвезти, так везите! А то устраивают допросы, точно жандармы! Но казаки и не подумали оставлять его в покое, так наперебой и забрасывая вопросами.

– Как же батько с мамкой такого молодого видпустылы неведомо куда?

– Батька давно погиб, ещё в армии – так и не узнал, что я родился. А мамка… она недавно померла.

Янек тяжело вздохнул, опять ощутив своё одиночество.

– Так ты – сирота? Не переживай, мир не без добрых людей! – участливо сказал один из казаков.

Оба они были не старые, лет тридцати с небольшим. Может, даже друзья детства – такой между ними был привычно дружеский настрой. Причём, как определился Ян, один так и остался "чистым" селянином, а второй уже пообтесался в городе и мог быть с одинаковым успехом принят и за сельского, и за городского. Вот он как раз и задал Яну каверзный вопрос:

– А ты, хлопчик, знаешь, кто такие красные? Кто такие белые?

– Знаю… Только я ни за кого не хочу воевать… Мне не нравится убивать людей.

– Кому ж таке любо? – воскликнул казак. – А якщо надо?

– Надо убивать?! Не знаю… Я так думаю, что можно договориться по-хорошему. Никто не хочет умирать, но всё равно воюют – каждый почему-то считает, что всех вокруг перестреляют, а он один останется жив… Когда я похоронил на войне своего лучшего друга – а он умер и не успел ничего, даже ни разу не поцеловал девушку, – я сказал себе: Ян, ты не должен больше брать в руки ружье…

– А с чего ты взял, что мы тебе воевать предлагаем?

– Зачем тогда спрашиваете: за кого? А разве не может человек быть ни за кого? Сам за себя?

– Не может!.. Ты дывысь, Грицко, як вин миркуе! Не хочу воеваты, и усе!

– Значит, пусть за тебя другие воюют? Кровь проливают? А ты на сеновале будешь девок тискать?

– Не надо, дядько Григорий, за меня воевать! Я ни у кого ничего не прошу и ни на кого не в обиде! Что заработаю – то и моё… Как ты говоришь, чужих девок я тоже не тискаю!

– Гляди, Андрюха, какой хитрун – со всех сторон закрылся: я – не я, и лошадь не моя, и я – не извозчик!.. Ox, уж эти хохлы упрямые! Заберут что себе в голову – хоть кол на ней теши!