Жизнь по-американски - [269]

Я не мог и предполагать, что меньше чем через три года эта стена рухнет и одна из ее секций весом в шесть тысяч фунтов будет переправлена в мою президентскую библиотеку.

Я рассказываю здесь историю этого выступления в качестве напоминания о том, что при всех изменениях, которые произошли в этой стране и в Восточной Европе с тех пор весной 1987 года перед нами все еще маячило много неопределенностей в отношении СССР: Горбачев провозгласил свою новую программу перестройки и гласности, в СССР явно что-то происходило, но мы еще не знали, что именно.

Пройдет немногим больше года, после того как я надавил на Горбачева в Рейкьявике, прежде чем потепление в американо-советских отношениях возобновится в Женеве. Но это вовсе не говорит о том, что в отношениях между нашими странами не происходило никаких важных изменений.

Хотя кое-кто и считает, что встреча в верхах в Рейкьявике была неудачей, я думаю, что история докажет, что это был важный поворотный пункт в поисках безопасного и прочного мира.

Во время тех десятичасовых дискуссий между четырьмя людьми в комнате с видом на море мы согласовали основные условия того, что через четырнадцать месяцев стало соглашением о ракетах средней дальности, соглашением, в котором впервые в истории была предусмотрена ликвидация целого класса ядерного оружия; мы создали основу для соглашения (которое в США было названо СТАРТ) о сокращении стратегических ракет большой дальности с каждой стороны, а также для соглашения по сокращению химического оружия и обычных вооружений, сохраняя при этом наше право разрабатывать стратегическую оборонную инициативу.

Я думаю, советские представители вернулись за стол переговоров в Женеве только потому, что мы отказались прекратить развертывание ракет НАТО средней дальности в конце 1983 года. Точно так же, я думаю, Горбачев был готов к переговорам, когда мы встретились в следующий раз в Вашингтоне, потому что мы нажали на него в Рейкьявике и продолжили программу СОИ.

Но в течение тех четырнадцати месяцев прогресс достигался не так просто. Горбачев упорно отвергал СОИ в течение всего 1987 года. И не все препятствия на пути движения, начатого в Женеве, ставились Москвой.

Месяцы, последовавшие за встречей в верхах в Рейкьявике, были очень насыщены событиями: разразилось дело "Иран-23* контрас" и в этой связи были произведены различные изменения в штате Белого дома; возникло еще больше проблем между Израилем и его арабскими соседями; продолжались стычки с конгрессом относительно поддержки "контрас"; предпринимались попытки Ирана и Ирака закрыть Персидский залив для судоходства, в то время как мы были решительно настроены держать морские пути открытыми; произошло трагическое нападение иракских самолетов на американский военный корабль "Старк".

В конгрессе демократы предприняли новые усилия, чтобы сократить военные программы, которые были необходимы для продолжения нашей политики мира посредством силы, которая привела Советский Союз за стол переговоров по контролю над вооружениями. А в Пентагоне высказывались некоторые опасения относительно моей мечты о мире, свободном от ядерного оружия. Комитет начальников штабов, хотя и поддерживал наши усилия по проведению переговоров по новым соглашениям по контролю над вооружениями, заявил, что ядерные ракеты в обозримом будущем нам будут необходимы, чтобы нейтрализовать огромное превосходство советского блока в обычных вооруженных силах в Европе и компенсировать нежелание конгресса одобрить больший бюджет (реалии ядерного века таковы, что стоимость содержания ядерных сил сдерживания гораздо меньше, чем расходы на жалованье и содержание обычных вооруженных сил). В конечном итоге, базируясь на советах своих генералов, мы предложили вместо того, чтобы стремиться к 50-процентному сокращению межконтинентальных баллистических ракет за пять лет, сделать это за семь лет, и русские с этим согласились.

Тем временем некоторые из моих более радикально настроенных консервативных сторонников выразили протест, заявляя, что в переговорах с русскими я замыслил торговлю безопасностью нашей страны в будущем. Я заверил их, что мы не подпишем никакого соглашения, которое поставило бы нас в невыгодное положение, но все равно был подвергнут сильной критике с их стороны — многие из них, я уверен, считали, что мы должны готовиться к ядерной войне, так как она "неизбежна" (я иногда задавался вопросом, какова была бы их реакция после поездки в Чернобыль). Кэп Уайнбергер был категорически против идеи, которую Горбачев и я разделяли в Рейкьявике, об уничтожении всех ядерных ракет. Я сказал Кэпу, что намерен добиваться этого, несмотря на его возражения. Но в одном Кэп и я сходились: всю ту весну и лето между ним и Джорджем Шульцем так и не было согласия относительно того, как нам толковать Договор по ПРО, и насчет темпов разработки и размещения, если это окажется практически осуществимым, техники, создаваемой в рамках стратегической оборонной инициативы. Джордж продолжал склоняться к узкому толкованию Договора, которое бы запрещало испытание некоторых компонентов; он и Фрэнк Карлуччи, мой новый помощник по вопросам национальной безопасности, выразили мнение, что Кэп слишком оптимистичен в своих прогнозах относительно того, как быстро ученые и инженеры будут в состоянии решить технические проблемы, связанные с созданием СОИ. Я взял сторону Кэпа, считая, что нам лучше оставаться жесткими, продолжать исследования и испытания системы СОИ, установить, будет ли она действовать, и если будет, то приступить к ее реализации по этапам начиная с 1993 года. Я также считал, что мы должны придерживаться широкого (и вполне законного) толкования договора, за которое выступал Кэп, одновременно продолжая добиваться согласия о запрещении ядерного оружия.