Жизнь охотника за ископаемыми - [23]

Я сознавал всю бесплодность попытки бороться с его железной волей, но пробовал убедить, что было безумием пытаться пробраться в темноте через черные предательские ущелья, где один неверный шаг мог привести к неминуемой смерти. Я просил его подождать рассвета. Мы оба, спору нет, проголодались и хотели пить, а пищу, воду и удобный ночлег могли получить только на берегу. Но спать на потниках и без ужина было все же лучше, уверял я, чем подвергаться опасности разбиться вдребезги.

Он не обратил внимания на мои слова, слез с лошади и повел ее в ущелье. Ему пришлось срезать палку, чтобы ощупывать перед собой дорогу в надвинувшемся мраке. Я срезал себе другую, чтобы подгонять его лошадь, которая упиралась и не шла за ним.

Иногда, когда мы спускались на несколько сот метров, конец профессорской палки тщетно ощупывал впереди пустоту; слышно было, как горсть камней, брошенных вперед, ударялась о землю далеко внизу. Тогда приходилось поворачивать и карабкаться обратно до вершины по глубокой пыли, чтобы обойти каньон и спускаться с другой стороны.

Мы совсем было вышли на берег, и я думал, что путешествие кончено: за рекой виднелись огни пристани. Но когда мы напоили измученных коней и двинулись вниз по течению к переправе, оказалось, что наш путь преграждает огромный гребень, который стеной обрывается в реку. Нам пришлось взобраться обратно — шесть долгих, бесконечно трудных километров! — до самой степи и начать все сызнова. Откровенно признаюсь, я был готов лечь в грязь, где стоял, предоставив лошади самой о себе заботиться, но неодолимую волю Копа ничто не могло сломить. Мы взобрались до вершины и снова начали спуск по ближайшему оврагу.

Я не знавал ни одного человека, который осмелился бы предпринять такое путешествие. Оно было безумно смело и в то же время совершенно бесполезно; но добравшись до Коровьего острова через Негодные Земли после наступления темноты, мы могли утверждать, что сделали нечто такое, чего никто еще не сделал.

А мы все-таки добрались! Как раз перед рассветом мы вышли к перевозу напротив пристани. Как и следовало ожидать, пароход стоял на своем месте. Но для нас припасена была еще одна неприятность. Профессор крикнул сержанту, чтобы нас перевезли через реку, но его голоса не узнали, и так как сержант боялся, что кричат индейцы, что — это только ловушка, то он и отказался отвечать. Мы вспотели, пока шли, и скоро начали дрожать в холодном тумане, который поднялся над берегом. Нам пришлось ходить взад-вперед, пока немного согрелись и к профессору вернулся его обычный голос.

Сержант узнал нас, поторопился исправить ошибку и послал лодку; но она взяла неверное направление и опрокинулась в быстрине. Пришлось спасать тонувших людей, вылавливать лодку и снова начинать переправу.

В конце концов, однако, мы могли согреться в палатке, где кипел горшок бобов для солдатского завтрака. Скоро горшок опустел. Килограмм малинового варенья, намазанного на сухари, которых мы съели чуть ли не целый ящик, последовал за бобами. Тогда сержант вывел нас обоих на воздух и отвернул толстый черный брезент, покрывавший золотую руду, предназначенную для перевозки на плавильню в Омахе. Он устроил нам теплое гнездо из новых одеял и, когда мы забрались в него, натянул брезент обратно. Спали ли мы? Надо бы спросить у матросов, которые открыли нас утром, часов в девять, когда сняли брезент и начали грузить руду.

Коп тотчас отыскал капитана и сказал:

— Я — профессор Коп из Филадельфии. У меня четырехконная повозка близ остановки по требованию, в нескольких километрах ниже. Я попросил бы вас остановиться там и перевезти мое снаряжение на эту сторону. Мой груз и багаж также там: я сам поеду в Омаху.

— Ладно, сударь, — ответил тот. — Если вам угодно погрузиться и ехать вниз, то вам следует доставить ваш багаж, груз и себя самого сюда, на пристань, до десяти часов утра завтра; я отчалю в десять к нижним пристаням.

Профессор не стал больше и разговаривать. Он попытался нанять старую плоскодонку, но ее хозяин слышал разговор с капитаном и отказался сдать ее внаем. Профессору пришлось купить ее и заплатить бешеную цену, а на следующий день он оставил ее там, где взял.

Мы огородили посудину досками, оставили наших стреноженных верховых пони за рекой и поплыли вниз к лагерю. К неудовольствию нашему мы нашли, что м-р Айзек ушел в Негодные Земли — искать нас. Времени терять было нельзя. Хотя мы еще не оправились от ночного путешествия и были совсем измучены, мы принялись за работу по уборке палатки и за упаковку наших вещей и ископаемых. Потом погрузили все на баркас. Мы были готовы к отплытию, когда явился м-р Айзек.

Мы переплыли реку, пустив лошадей вплавь. Вот тут-то настало время старому Майору поработать и показать себя. Мы превратили Миссури в канал, а ее северный берег — в бечевник. Старого Майора мы припрягли к веревке, которая была привязана к баркасу: двое горцев, помогавшие нам в лагере, оттолкнули баркас от берега длинными шестами, и я доехал на славной старой лошади вдоль берега, часто прямо по воде, пока Майор не начинал увязать в тине. Тогда приходилось поспешно выбираться снова на берег. Профессору и м-ру Айзеку достались наихудшие места, так как им приходилось все время следить, чтобы веревка не зацепилась за дерево или камень на берегу. Когда она все-таки цеплялась, то натягивалась так сильно, что, если они не успевали ее выпустить, их сбрасывало в реку и им приходилось выбираться с большим трудом. Это случалась много раз.