Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [210]

В день от’езда, в понедельник 11 июня, я имел в 2 часа дня последнее заседание в НТО, которое было собрано Техническим Советом Химпромышленности. Председательствовал на заседании С. Д. Шейн, уже имевший тогда, как говорили, партийный билет в кармане, — что не помешало ему быть в скором времени арестованным. На повестку дня был поставлен вопрос об обессеривании нефти и ее дестилятов. Я высказал несколько мыслей, какие аппараты надо было поставить в лабораториях, чтобы приблизиться к разрешению этого нового в русской нефтяной промышленности вопроса. Дело в том, что месторождения нефти в Баку и в Грозном не содержат серы; только с открытием новых залежей нефти в Пермской губернии возник этот вопрос, так как добытая нефть содержала большие количества серы. Удивительное совпадение обстоятельств: первый мой разговор через две-три недели в Берлине с нефтяным инженером из Америки касался именно этого важного вопроса об удалении серы из дестилятов американской нефти (Техасской и Калифорнийской), которая содержит значительное количество серы.

На другой день мы были уже на границе Советской России, на станции Негорелое. Наш багаж, помещенный в двух обыкновенных чемоданах, почти что не подвергся осмотру, потому что представитель ГПУ, латыш, знал меня хорошо по моим прежним путешествиям и сказал агенту таможни:

«У профессора, вероятно, ничего недозволенного нет, ставьте разрешение».

Я представил ему мою. жену, и он пожелал нам хорошего путешествия и хорошенько отдохнуть; я прощался со всевидящим оком советской власти ГПУ в самом хорошем настроении и оставшиеся у меня червонцы в количестве 90 рублей сдал в кассу, так как не имел права вывозить их заграницу; я просил переслать их дочери, что и было сделано.

После двух часов пребывания в Негорелое мы были переданы в пограничную польскую станцию, Столбцы, где нас ожидал прекрасно сервированный завтрак и где мы почувствовали, что находимся в ином царстве, с другими порядками. Когда мы тронулись в путь, заняв очень хорошее купэ спального вагона, я обратился к жене с вопросом, как она себя чувствует в новой обстановке.

«Да, — ответила она, — то, что я увидела и услыхала здесь при переезде границы заставляет меня вспомнить наш старый режим; мне стало как то легче на душе после всех переживаний, которые пришлось испытать за последнее время, в особенности с этими хлопотами по поездке заграницу. Я как то не могу придти в себя и поверить, что я попала в другую страну, где люди живут и мыслят в совершенно других условиях, без боязни, что они могут быть арестованы без всякой провинности с их стороны. Во всяком случае я очень благодарна тебе, что ты выхлопотал мне разрешение поехать заграницу для лечения и немного отдохнуть в спокойной обстановке».

«Я был очень рад доставить тебе эти приятные переживания, и я тоже, как никогда, настроен особо радостно, и причина, вероятно, лежит в том, что ты со мной и что наши дети настолько устроены в своей карьере, что необходимост в нашей помощи им сводится почти к нулю. В душе моей — прибавил я, — есть какое то предчувствие, что быть может нам не суждено больше возвратиться обратно».

На это она ответила, что преждевременно поднимать этот вопрос, нам придется оставаться заграницей не малое время и тогда будет видно, какие события будут иметь место в СССР.

Случайно, в нашем поезде ехал один мой знакомый коммунист, командированный в Берлинское Торгпредство. Он познакомил меня с одним американцем, который приезжал в СССР, чтобы предложить способ их компании (его отец был во главе ее) для окраски судов особой краской, которая не позволяет морским ракушкам приставать к бокам судов при их стоянии в гаванях. Когда последний узнал мою фамилию, то он спросил меня, не собираюсь ли я поехать в Америку. Я сказал ему, что давно имею эту мечту и по всем вероятиям постараюсь в этот мой приезд выхлопотать разрешение на в’езд в Соединенные Штаты и даже сказал ему, что если их компания поможет мне в этом деле, то я буду очень признателен. Он записал мой адрес в Берлине и пообещал написать мне письмо и приглашение для деловых переговоров с их фирмой; он полагал, что это письмо поможет мне получить у американского консула временную визу в Америку. В разговоре он сказал мне, что такие люди, как я, очень нужны в Америке и что если я бы пожелал остаться там, то всегда мог бы найти хорошее место, и с великолепным жалованием в несколько десятков тысяч долларов. Мне все таки не очень верилось сладким речам моего собеседника, но его слова, как тонкий яд, проникали в душу. Он попросил снять с меня фотографию, на что я дал ему разрешение. Он выполнил свое обещание и прислал мне в Берлин письмо и приглашение, но обстоятельства так сложились, что мне не надо было ими воспользоваться; разрешение посетить Соед. Штаты я получил другим путем.

С приездом в Берлин, 13 июня 1930 года, начинается новый период моей жизни, — заграничный: небольшой частью в Германии, а главным образом в Соединенных Штатах. В следующем томе моих воспоминаний я собираюсь рассказать об этих годах моей жизни, которые прошли в условиях, резко отличающихся от прежних двух периодов ее.