Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [127]

Во время нашего пребывания в Англии первые попытки объяснения с англичанами всегда делал мой брат, который учил английский язык в юности и умел свободно читать по английски. Я же перед поездкой в Англию в течении 3-х месяцев брал уроки английского языка у одной англичанки; конечно, будучи очень занят я мог уделять этим урокам только 3 часа в неделю, и в такое короткое время мог научить произносить лишь самые короткие обыденные фразы. Но когда в Лондоне Чугаев обращался к кому-нибудь, напр., к кассиру подземной или железной дороги или к приказчику магазина и старался им объяснить, что он хочет, то они в большинстве случаев его не понимали; тогда выступал на сцену я, и моими отрывочными фразами, произнесенными с большой самоуверенностью на манер мистера Джингля из «Пикквикского Клуба», сразу достигал желаемого результата. В особенности забавная история случилась, когда мы пошли брать билеты из Лондона в Париж; брат Лев при всем старании не мог объяснить, какой поезд нам лучше всего взять на Париж; тогда он попросил меня объясниться с кассиром, и в одну минуту я получил билеты. Лева не поверил мне, заставил меня два раза подходить к кассиру и спрашивать его, те ли билеты он нам дал; надо было иметь хладнокровие англичанина, чтобы остаться спокойным и вежливым с подобными клиентами.

Переезд из Дувра в Калэ был ужасным; море было так бурно, что буквально все пассажиры были больны. Лева лежал в каюте и, как он потом объяснил мне, проклинал все путешествие, решив больше никогда не пускаться в морское плавание. Я же случайно остался на палубе и вследствие страшного ветра и качки не мог ее покинуть до самого прихода в (Калэ. Наш небольшой пароход бросало, как щепку; вода заливала верхнюю палубу, и я должен был сидеть на скамейке, поджавши ноги и крепко держался рукой за шест. Со мной сидел один француз, и, кажется, только мы двое на пароходе не страдали морской болезнью. Такую качку я испытал впервые в моей жизни и все время опасался, что наше небольшое судно легко может опрокинуться.

По приезде в Париж мы отправились к Матиньону, который показал нам свою лабораторию в Коллеж де Франс, — к слову сказать, очень неказистую; после завтрака мы вместе пошли на заседание Академии Наук, где были почетными гостями. Я познакомил Матиньона еще с проф. Кистяковским, физико-химиком, который также был приглашен посетить Академию Наук. Проф. Матиньон очень заинтересовался моими работами под давлением, и просил меня заказать в Петербурге мою бомбу и выслать ему в Париж. С тех пор до самой его смерти мы оставались хорошими друзьями и все время находились в научной и деловой переписке. Всякий раз, когда я бывал в Париже, я всегда с ним видался, и он знакомил меня с разными выдающимися французскими химиками и промышленниками. Я сохранил о Матиньоне «самую добрую память и всегда считал его за очень симпатичного человека и хорошего физико-химика. Позднее по моему настоянию проф. Матиньон был приглашен большевиками на должность консультанта в парижском Торгпредстве.

По приезде в Петербург я получил очень лестное предложение послать мой доклад «Вытеснение металлов водородом» в Лондон, для напечатания в журнале Общества Фарадея. К сожалению, этого нельзя было сделать, так как он уже появился на страницах журнала “Berichte”.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

МОИ ИССЛЕДОВАНИЯ И ТЕОРИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ НЕФТИ

В августе 1909 года Забудский, за выслугой предельного педагогического срока (35 лет), покинул Академию и я был тотчас же назначен заведующим химической лабораторией; помощником себе я выбрал преподавателя химии Н. М. Витторфа. Так как порядки в лаборатории были установлены мною еще во время заведывания ею Забудским, то мне не представляло никакого труда вступить в исполнение этой должности. Мои отношения со служащими и профессорами были самые дружеские, а мой помощник, Витторф, вполне разделял мои взгляды по управлению лабораторией.

Осенью ко мне обратился ген. Лайминг, воспитатель вел. кн. Дмитрия Павловича (двоюродного брата Государя), с просьбой обучить последнего основам химии. Ездить во дворец я отказался и после долгих переговоров согласился взять этот урок только на условии, что вел. князь будет раз в неделю ездить ко мне в лабораторию», и если для химических опытов будет приглашен мой лаборант, который должен быть особо оплачен. Мои условия были приняты, и в течении

2-х лет Дмитрий Павлович ездил по пятницам утром в мою лабораторию и слушал мои лекции. Ему было в то время 16 лет; красивый, высокий и стройный, он производил на всех приятное впечатление, но в его манерах держаться недоставало той выдержки, которая должна была быть присуща всякому прирожденному аристократу, а тем более великому князю. Мягкость характера его воспитателя, ген. Лайминга, вероятно, была главной причиной не всегда выдержанного его поведения; в особенности в отсутствии генерала Дмитрий Павлович распускался и был невнимателен. Он легко схватывал выслушанную им мысль, но не был в состоянии ее глубоко усвоить, и потому она скоро улетучивалась из его головы. Я предвидел, что из него выйдет типичный легкомысленный кавалерийский офицер, по своим способностям не превышающий среднего уровня нашего гвардейского офицерства. Через два года он выдержал экзамен, который полагается для юнкеров Военных Училищ, и получил отметку «удовлетворительно». Он подарил мне свой портрет со странной надписью: «На добрую память о нашей совместной работе». Можно подумать, что мы сделали вместе какое-нибудь открытие. Почти каждую субботу он ездил в Царское Село и проводил праздники в царской семье, рассказывая Государю о своем учении. В Петербурге ходили слухи, что Государь потому интересуется учением и воспитанием Дмитрия Павловича, что предполагает выдать за него одну из своих дочерей. Но из этого ничего не вышло, и когда 18-летний Дмитрий Павлович поступил в Конно-Гвардейский полк, то его некорректное поведение явилось причиной его скорого выхода из полка и поездки заграницу. Как известно, Дмитрий Павлович, вместе с князем Юсуповым и Пуришкевичем, принимал в 1916 году участие в убийстве Распутина, за что был выслан Государем на Кавказский фронт, в Персию. Во время большевистской революции он уехал во Францию, а потом в Америку, где женился на богатой американке, с которой вскоре развелся. В 1942 году он умер в Швейцарии.