Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - [15]

Шурочка обругала Зойку хамкой, а та ее — вертихвосткой, ехидно присовокупив, что, если бы Шурочкин муж кое о чем узнал, ей бы не поздоровилось. С Шурочкой сделалось что-то вроде истерики, а Зойка совсем разошлась, уснащая свои реплики солеными словечками.

Будь здесь Екатерина Тарасовна, они, возможно, и постеснялись бы, но ее вызвали к телефону.

Ася, никогда ни на кого не повышавшая голоса, не выдержала и прикрикнула:

— Замолчите же! Черт знает что!

И удивительное дело — они замолчали.

Зойка буркнула что-то, вышла из палаты, хлопнув дверью. Шурочка уткнулась в подушку, жалобно всхлипывая.

Обычно после отбоя никто не спал. Если с десяти вечера заваливаться спать, что же делать ночью! Шепотом велись самые интересные разговоры: о кинофильмах, о доме, о том, кто и когда вылечился.

Но в этот раз в пятой палате притаилось молчание. Шурочка тоненько вздыхала. Пелагея Тихоновна никак не могла улечься, несколько раз перекладывала подушки. Екатерина Тарасовна кашляла, пила воду.

— О, господи! — прошептала тетя Нюра.

Зойка со злостью сказала:

— На фиг сдалась мне эта вшивая больница! Завтра же уеду.

Никто не отозвался.

В соседней палате тихо переговаривались.

За окнами заунывно и глухо выл ветер, кидаясь охапками снега в стекла.

От воя ветра, вздохов и Зойкиных слов у Аси возникло ощущение: ничего нет, все доброе, светлое, радостное — исчезло, темный, грустный мир, в котором шесть женщин на одинаковых кроватях, под одинаковыми одеялами замкнуты голыми стенами больницы. Где-то, в ином мире, люди работают, веселятся, ходят в гости, в театр. Театр. Вот и Юрий стал реже писать. Уже пять дней не было письма.

— Хоть бы сказку кто рассказал, — грустно попросила тетя Нюра.

— Ася Владимировна, поди, знает. Я таблетку приняла, кашлять не буду. Расскажите, — попросила Пелагея Тихоновна.

— Кто же уснет в такую ночь, — подавила вздох Екатерина Тарасовна.

Ася прислушалась к метели за окном. Да чем этим женщинам лучше, чем путнику? Так же тоскуют о домашнем огоньке. Пусть он и им помаячит…

И она начала:

…Меня в горах застигла тьма,

Январский ветер, колкий снег.

Закрылись наглухо дома,

И я не мог найти ночлег.

Слушают. Все слушают…

…Был мягок шелк ее волос

И завивался, точно хмель,

Она была душистей роз,

Та, что постлала мне постель…

Ветер за окном словно притих.

…Мелькают дни, идут года,

Цветы цветут, метет метель,

Но не забуду никогда

Той, что постлала мне постель!..

Неожиданно глуховатый голос за стеной произнес:

— Давайте-ка и мы послушаем Бернса.

…Этот голос за стеной Ася слышала с первых дней пребывания в больнице.

Цепляя спицами петлю за петлей, она часто прислушивалась к негромкому голосу за стеной. Просто поразительно, как может человек так о многом знать и всем интересоваться! Позднее она узнала его имя. Александр Петрович. В мужской палате его называли Петровичем.

Ей разрешили посещать столовую. Казалось, она сразу же угадает его среди других, но ее с таким откровенным любопытством рассматривали мужчины, что она, ни на кого не глядя, поспешила сесть рядом с Шурочкой.

Ася зябко повела плечами.

— Холодно? — спросила Шурочка.

— Да, немного.

Знакомый, чуть глуховатый голос сказал:

— Василек, пожалуйста, прикрой форточку, тебе там близко.

Она оглянулась и увидела Петровича. Худощавое лицо. Волосы, чуть тронутые сединой. Темные, пристальные глаза. Он перехватил ее взгляд и поклонился. Она ответила легким кивком.

В тот день, когда ученики впервые навестили ее, они встретились в коридоре. Он поздоровался и спросил:

— Это к вам делегация приходила?

Она кивнула.

— Я так и думал. Эти юнцы, играющие в Базарова наших дней, бывают очень занятны.

— Вы учитель?

— Я инженер. Под моим началом в цехе работает много всяких и не всяких. Мне кажется, они умнее, чем я был в их годы. Оно и понятно. — И вдруг без всякой связи с предыдущим он воскликнул: — С удовольствием бы взял на себя ваши болячки, — он резко махнул рукой, круто повернулся и зашагал прочь.

«Странный какой-то», — подумала Ася.

Почти все свободное время он просиживал в коридоре, примостившись на диване с книгой. Куда бы она ни шла, непременно нужно было пройти мимо него. Он больше не заговаривал, молча кланялся.

…И вот сейчас, услышав голос Александра Петровича за стеной, Ася чуть-чуть повысила голос. Он, наверное, неплохой человек. Возможно, слегка влюблен в нее… Пусть… Пусть все слушают, если это хоть маленькая крупинка радости в этих стенах.

Глава седьмая

Ася и Люда неторопливо шли по дорожке больничного сквера с высокими тополями, кустами акации и сирени.

Люда рассказывала о новой больнице.

— Место очень красивое, в сосновом бору, сразу за городом. Все палаты на солнечную сторону, с верандами. Прелесть! Я ездила смотреть. Знаешь, я буду работать в этой больнице!

Ася слушала рассеянно. Наконец-то она вырвалась та свежий воздух.

Ветер, бушевавший всю ночь, под утро утихомирился. По белесому небу путались дымчатые вихрастые облака. На голых ветвях деревьев и кустов лежал чистый снег. По обочинам асфальтовых дорожек пробивалась из-под тонкого льда темная вода. В воздухе еле уловимые запахи весны, от которых испытываешь непонятное стеснение в груди.